Каждая минута жизни

Заремба невольно окинул взглядом тесное прокуренное помещение кафе и решил, что пора закругляться. Мысли сразу вернулись к домашним делам, заботам. Сегодня Валентина должна была навестить Свету и поговорить с директором института, с Андреем Павловичем Рубанчуком. Подумал о нем и почувствовал, как накатилось что-то давящее, неприятное — из самых дальних уголков памяти, и сразу же стало нехорошо. И кофе сделался невкусным, и не хотелось уже видеть Виктора с его шампанским, и делового, важного Скаргу с «примой» в зубах… Извинившись, Заремба вышел позвонить из телефона-автомата. Дома никто долго не брал трубку. Наверно, Валя еще в театре или у Светы в клинике?.. Наконец, трубку снял Степа, со двора, похоже, торопился к звонку.

Сказал, что Вали нет, не приходила. Максиму кто-то звонил… Степа долго копался, искал, наконец назвал фамилию: Рубанчук. Тот хотел срочно встретиться с Максимом Петровичем. Сегодня же… Обязательно.

— Понял, — сказал Заремба, почувствовав, как горло еда вил спазм.

Он повесил трубку и вернулся в кафе.

— Ну, давайте за программный станок, который через месяц появится у нас на токарной линии, — провозгласил он несколько загадочно. — И за шесть других станков с ЧПУ, и, наконец, за полную реконструкцию нашего цеха вообще!

— Какую реконструкцию? Когда? — вытаращил глаза Витя Райчик. — Неужели, наконец, решили?

— Говорю же, за полную реконструкцию! За полную модернизацию! — подмигнул ему с уверенностью Заремба. Он пригубил шампанское и сразу же встал. — А теперь, друзья, извините. Меня вызывает директор института. Светочке стало хуже…

На улице было душно. Летний день уже перешел в вечер, и людей было немного, наверно, на дачи разъехались или у телевизоров сидят… Вот и отпраздновал свой орден… А Света — в больнице. У Рубанчука… Второй месяц обследуют, пичкают лекарствами, проверяют.

Рубанчук — это давняя история. Лучше бы вообще не знать его. Валя, наверняка, и не догадывается, что Зарембе известно об их отношениях. Как-то случайно нашел ее старое, написанное еще до свадьбы неотправленное письмо к Рубанчуку. Писала, что любит его безумно, но не хочет от него никаких обещаний, никаких жертв. Решила выйти замуж за хорошего человека, у нее будет теперь семья, она станет матерью, всю себя отдаст семье и театру, но ничто не затмит в ее сердце воспоминания об их уральском походе, о тех звездах над палатками, которые они считали вместе. Заремба, прочитав, чуть не сошел с ума от обиды, кровь ударила в голову. Но вечером, когда встретил Валентину у театра, почувствовал, что не способен ни на злость, ни на ссору, ни на ревность. Она была милая, тихая, усталая, торопилась домой, расспрашивала, как у него дела, что нового на заводе. И он подавил в себе боль, вычеркнул из памяти имя Рубанчука, и все осталось, как прежде. Пока Свету не положили в больницу. А теперь Рубанчук хочет с ним встретиться. И это после того, как он уже говорил с Валентиной? Заремба невольно остановился. Куда он, собственно, сейчас идет? В институте уже, наверняка, нет никого, кроме дежурных по клинике. Сам Рубанчук давно ушел. Может, Степа что-то перепутал? Позвонить ему опять, вытащить из этого чудака что-то более определенное… Но мелькнула мысль: если возвратилась Валя, придется сказать ей про встречу, а она не захочет, рассердится… И он решил не звонить. Такого человека, как Рубанчук, он сумеет отыскать через справочное бюро. Если уж так получается — они поговорят обо всем. Как мужчина с мужчиной.

Максим снял и спрятал свой орден в коробочку, а то Рубанчук еще подумает, что он специально надел его. Решительно вошел в телефонную будку и набрал справочное. А дальше, как говорится, все было делом техники…

Открыв дверь, Рубанчук извинился, что потревожил Максима Петровича так поздно, но ничего не поделаешь, встретиться им было необходимо: речь пойдет о Свете. И пригласил зайти.

В двухкомнатной квартире с тесным коридорчиком Заремба сразу же почувствовал застойный дух холостяцкого жилища. Заремба видел Рубанчука дважды, в ту первую встречу у кинотеатра и недавно, когда отвозили Свету. Он вышел к ним в белом халате, в белой шапочке, деловой, с выражением служебной торопливости на грубоватом лице.

— Хотел с вами познакомиться, Максим Петрович, — сказал Рубанчук, когда они уселись друг против друга в кабинете в зеленоватых сумерках настольной лампы. — Мы с вашей женой давно знакомы. Извините за откровенность, наверное, раньше, чем вы поженились.

Сказано это было так бесхитростно, что Зарембе сразу стало легче. Ни тени смущения, ни малейшей фальши. Старые знакомые. Ну и что из этого? Заремба, сухощавый, узкоплечий, со светлой поредевшей шевелюрой, смотрел на крупного, мускулистого Рубанчука, словно ученик, который пришел навестить своего учителя. Повсюду книги, письменный стол завален папками. «Он, конечно, знал о Валиных чувствах к нему, но это было так давно, что он уже о них и забыл, — мелькнуло в голове Зарембы. — И письма свои к нему, она, наверное, писала, не отсылая. Чушь какая-то! Чего только не бывает в молодости…»