Каждая сыгранная нота

Переваливаться на живот тоже рискованно. Из-за того что брюшные мышцы ослабли, он не в состоянии вдохнуть достаточно воздуха, если лежит плашмя, не важно, на животе или на спине. Он спит, опираясь на три подушки, полусидя, чтобы сила тяжести помогала ему дышать. Когда трех подушек и силы тяжести станет недостаточно, четвертая подушка положение уже не спасет.

Пульмонолог говорит, что, скорее всего, в течение следующего месяца Ричарду понадобится БиПАП-аппарат[15]. Его уже заказали. Ричарду придется носить закрывающую нос и рот маску, через которую всю ночь воздух будет то нагнетаться в легкие, то отсасываться из них. По словам пульмонолога, в этом нет ничего такого. БиПап предназначен для неинвазивной терапии. Похожий аппарат постоянно используют те, кто храпит и страдает от апноэ сна. Но для Ричарда БиПАП крайне серьезное дело. И все, в чем он нуждается, кажется ему инвазивным.

Знакомство с каждым новым лекарством, адаптивным устройством, специалистом и аппаратом сопровождается соответствующей утратой функций и независимости. Новые медикаменты от слюнотечения и депрессии, новое приложение в телефоне по преобразованию речи в текст, голеностопный ортез, который он должен носить на щиколотке, чтобы не допускать отвисание правой стопы, зонд для питания, который ему скоро понадобится, кресло-коляска с электроприводом, ждущая его в гостиной, уже заказанный БиПАП. Каждое из перечисленного — его подпись под контрактом, подтверждающая согласие на следующую стадию БАС. Он стоит посреди озера плотных зыбучих песков, и каждое предложение помощи — словно бетонный блок, который опускается ему на голову и неотвратимо погружает его все глубже.

И хоть Ричард и не выносит разговоров об этом, он остро осознает, каким будет последний бетонный блок в очереди. Когда его диафрагма и брюшные мышцы прекратят справляться со своей работой и он не сможет самостоятельно создавать давление в дыхательных путях, последним подарком его многопрофильной медицинской бригады станет механическая вентиляция легких через трахеостомическую трубку. Круглосуточное существование на системе жизнеобеспечения. Его, уже по уши увязшего в зыбучем песке, попросят моргнуть один раз, если он хочет жить.

На часах десять минут восьмого, а Билл будет здесь не раньше девяти. Ричарду нужно чем-то занять почти два часа. Не так давно для него было бы в порядке вещей провести весь день наедине за своим «Стейнвеем», шлифуя сонаты и прелюдии Шуберта, Дебюсси или Листа. Он садился за рояль с утра, когда солнце лилось в эркерные окна, освещая его личную сцену, а спустя, казалось бы, считаные минуты поднимал голову и с изумлением видел свое отражение в потемневших оконных стеклах. Вроде был впереди целый день — и раз, уже нет. В компании своего рояля Ричард никогда не чувствовал себя одиноким. Без рояля два часа длятся семь тысяч двести секунд. Тревожную вечность.

Разрываясь между противоречивыми желаниями — жаждой уснуть и жаждой сменить положение и перестать лежать на спине, — он несколько минут не делает ничего. Поворачивает голову набок, утыкаясь носом в наволочку, и вбирает в себя аромат свежевыстиранного белья. Дышит ровно, наслаждаясь божественным ощущением, окутывающим его чувственным облаком. В сходную атмосферу окунаешься, когда заходишь в пекарню, но это чувство особое, более личностное. Он не помнит, каким стиральным порошком и кондиционером для белья пользовалась его мать, но Тревор, который, вместо того чтобы помогать Ричарду с карьерой, помогает ему теперь со счетами, службами, доставкой продуктов и хозяйственных товаров, должно быть, покупает ту же самую пару средств, что предпочитала мать Ричарда. Он вдыхает как можно глубже и точно так же, как запах тушащегося на плите лука переносит его в бабушкину кухню, перемещается в свою детскую спальню.

Его зовут Рики, ему семь лет, и он просыпается субботним утром в своей односпальной кровати. На завтрак у него бекон и оладьи, залитые кленовым сиропом, а потом начинается урок по фортепиано с миссис Постма. Играть он будет Шопена и Баха. До педалей ему пока не дотянуться. Миссис Постма любит с ним заниматься. Иногда в конце урока в качестве поощрения за прилежание она угощает его пачкой фруктовых карамелек «Лайф сейверс». Больше всего ему нравятся те, что с пятью вкусами. Самые любимые — вишневые. Его накрывает ощущение безопасности и собственной невинности, восхитительное, как горячий крем-суп, но оно тут же, слишком быстро, исчезает. Его зовут Ричард, он снова в своем взрослом теле, в своей взрослой кровати, и ему хочется плакать о том мальчике, о том, с чем ему суждено столкнуться, когда он вырастет, о том, что он потеряет.

Боль, запертая в тазобедренных суставах и позвоночнике на протяжении одиннадцати часов, усиливается, напрочь развевая всякую надежду на сон, поэтому он, елозя, сползает с кровати. Пересекает затемненную спальню. Раздвинуть занавески он не может. Поднять светозащитные шторы тоже. Зажигает свет в ванной, клюнув выключатель ртом.