Каждая сыгранная нота

В палату заходит стройная женщина с мальчишеской стрижкой. Ее уши утыканы серебряными сережками-гвоздиками.

— Здравствуйте. Это Ричард?

— Привет, Джинни, — отвечает Кэти. — Да, это Ричард Эванс. А это его бывшая супруга Карина, их дочь Грейс и гениальный помощник по уходу за больными на дому Билл. Это Джинни из службы хосписа.

Вместо того чтобы пожать руки, вновь прибывшая обнимает каждого. Подходит к Ричарду и, наклонившись, кладет руку ему на плечо. У нее карие ненакрашенные глаза, ясные и спокойно-уверенные, и естественная, вовсе не кажущаяся в этой ситуации неуместной улыбка. В ее жесте нет ни радости, ни жалости, ни натужного притворства, он без слов говорит: «Я здесь, с тобой». Ричард жалеет, что не может ее поблагодарить.

— Я дам доктору знать, что ты здесь, — говорит Кэти и выходит из палаты.

— Давайте обсудим несколько моментов, пока не подошел врач. Наша цель сегодня — подготовить вас к переезду домой с максимальным комфортом. Доктор вытащит эндотрахеальную трубку и переключит вас на БиПАП. Пока он этого не сделает, мы не узнаем, в каком состоянии находится ваша дыхательная мускулатура. Если она вообще не работает, БиПАП не сможет поддерживать ваше дыхание. При таком развитии событий я введу вам морфин и седативный препарат через капельницу, они подействуют мгновенно. Буду рядом и прослежу, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Вы не будете мучиться, не испытаете ощущения удушья. И все будут прямо здесь, рядом. Такой расклад вас устраивает?

Аппарат ИВЛ делает за Ричарда вдох. Потом выдох. Его не устраивает абсолютно все, что она сейчас сказала. Он моргает. Карина держит его руку в своих. Билл сжимает его ступню. Джинни, которую Ричард впервые увидел всего минуту назад, кладет руку на его плечо, и он чувствует благодарность за ее присутствие и прикосновение, они действуют на него успокаивающе. Ей это все не впервой.

Кэти Девилло возвращается с доктором Коннорсом. Из-под его застегнутого на все пуговицы белого лабораторного халата выглядывает синий галстук, ручка и телефон спрятаны в нагрудный карман, на шее стетоскоп. Когда Ричард поступил в отделение интенсивной терапии, доктор был гладко выбрит, но теперь у него пробивается борода. Это не первый его визит, за последние три дня он неоднократно заглядывал к Ричарду, проверял его самочувствие.

— Как у нас дела? — интересуется доктор Коннорс.

Трахея Ричарда ощущается поврежденной, сухой, травмированной. Губы растрескались и болят. Он одержим желанием прокашляться и изо всех сил пытается игнорировать мучительный зуд на макушке — такое чувство, что кто-то полон решимости вгрызться ему в мозг. Вдобавок, если все пойдет наперекосяк, он сегодня умрет.

— Мы еще кого-нибудь ждем? — спрашивает Кэти.

Все смотрят на Ричарда. Он не моргает.

— Нет, — говорит Карина.

— Да, — поправляет ее Джинни. — Я пригласила музыкального терапевта.

— Кого? — удивляется Карина.

— Нашего сотрудника, он придет и сыграет на гитаре что-нибудь расслабляющее, чтобы Ричарду было спокойнее.

Ричард встревоженно поднимает брови, надеясь, что Карина заметит.

— Боже, только не это! — умоляет Карина. — Не надо. Отменяйте.

— Вы уверены? — уточняет Джинни.

— На сто процентов. Ему бы это очень не понравилось.

Ричард моргает несколько раз кряду.

— Я проиграю что-нибудь с айфона. — Карина смотрит на Ричарда. — Моцарт?

Он думает. Нет. Дальше.

— Бах?

Ричард смотрит на нее, не мигая.

— Шуман?

Он моргает.

— Хорошо.

Произведение Карина не уточняет. Он верит, что она и так знает. Наблюдает за ее поисками. И вот звучит музыка.

Конечно же, она знала. Это шумановская Фантазия до мажор, соч. 17, величайший шедевр композитора и любимое произведение Ричарда как исполнителя. Он слушает первые такты с удивлением.

— Да, это ты в Карнеги-холле, — говорит Карина.

Его рот неподвижен, но глаза улыбаются. Он моргает.

Пока все слушают, предстоящее им серьезное дело отходит на второй план. Первая часть Фантазии насыщенная и романтичная, проникнутая страстной патетикой. В ней Шуман выразил тоску по своей возлюбленной Кларе, с которой их разлучил ее отец. Ричард встречается взглядом с Кариной, зная, что той известен смысл композиции, и его сердце щемит от желания дать ей понять, насколько он благодарен ей и как ему жаль прошлого. Даже если бы у него в горле не торчала трубка, если бы он не был таким усталым, испуганным и обратился к наборной доске или вернулся в то время, когда мог еще говорить, вряд ли он сумел бы найти слова достаточно искренние и емкие, чтобы залечить нанесенные им раны.

Он смотрит только на Карину, мысленно приказывая нотам говорить за него, и тонет в ее взгляде. По его лицу катятся слезы. Карина сжимает ему руку и кивает.