Каждое мгновение!

Гапич повел головой так, что Коршак понял: «Пахарь» — это тот, что стоял сразу же за командирской машиной. И он пошел туда. Правда, Сидоренко не должен был ехать дальше, и не поехал…

Земля и через год еще хранила следы гусениц — тот характерный след, когда танк разворачивается и один фрикцион зажат: траки остановленной гусеницы юзят, а свободная гребет почву, ответственная за то, чтобы развернуть многотонное тело машины. И дальше еще были следы. Но даже трава после пожара поднялась через год только там, где землю не обидели гусеницы танков.

Машины, поворачивая одна за другой, покачиваясь на неровностях, покатили вниз, в распадок, на встречу с проселком. Вернее, то был старый зимник, по нему с лесоучастков когда-то вывозили лес. Но и сейчас зимник был заметен.

Никто из них не знал, что с каждым метром они все глубже входят в самое пекло и что через несколько часов здесь тоже полоснет огонь с ревом и грохотом, который будет похож на рев и грохот штормового моря, — и ни одно живое существо не сможет прорвать эту зону огня, что они последние из тех, кто мог пройти в поселок.

Коршак не знал, что говорил своим офицерам Гапич. Он только слышал глухой голос командира своей — теперь уже своей — машины и не понимал его, не мог понять из-за гула двигателя и грохота движущегося железа. А Гапич говорил что-то о предстоящем марше, и по тому, как насторожились и отвердели лица экипажа, можно было легко догадаться, что майор говорил серьезные слова. Коршак никогда еще не сиживал в танке, никогда еще не видел его изнутри. Большую часть внутреннего пространства занимали затвор пушки, тяжелые, выставленные по параметру башни снаряды, коробка с патронами в держателях и радиостанция.

Коршак сидел на месте наводчика, и в прицел ему было видно, как стремительно и косо летели под танк, в самые, казалось бы, глаза танка, крохотные сосенки, недавно народившиеся на свет.

Лавину огня сдерживало только полотно шоссе. Оно было приподнято над землей. А там, за шоссе, уже горел лес, стога сена на опушках, телеграфные столбы, подгорая у основания, рвали провода. Левая сторона насыпи была горячей, асфальт плавился и растекался. И здесь уже действительно не было ни души — ни человечьей, ни звериной, ни птичьей, и только за кольцом огня, на опушке, в пятнадцати километрах от шоссе, оставались лесники с тракторами, невзорвавшиеся еще склады ГСМ, ремонтные мастерские, дома с притихшими матерями и детьми, взъерошенные, жмущиеся к ногам собаки, тревожно мычащие коровы. И все, кто не был занят детьми, лихорадочно окапывали поселок.

Танки выскочили на шоссе. И Гапич увидел впереди, метрах в пятидесяти — дорога здесь была прямая, как выстрел, — стену дыма. А еще выше, на высоте двухсот-трехсот метров, — черно-багровую тучу. И он понял, что если будет идти по шоссе, чтобы затем повернуть влево по отводной дороге, идущей в поселок, он опоздает. Справа от шоссе когда-то уже поработал леспромхоз. И за десять лет после трелевочных тракторов здесь успело народиться, потом окрепнуть, заматереть, погубив насаждения, сделанные наспех, только болото. И там, где поднимался дым с огнем и черными хлопьями, была, вернее, начиналась тайга. Там ее не тронули. Не то из-за экологических, не то из плановых соображений — этого Гапич не знал. Он знал сейчас только одно: пожар на высохшем болоте не страшен. Огонь здесь пройдет мгновенно. Гапич даже представил себе, как желтым ослепительным пламенем вспыхнет сухая, как порох, трава. Зато тайга будет гореть прочно, обстоятельно и долго, и потом, когда сгорит все, что может сгореть быстро, огонь еще неделю будет догрызать стволы деревьев, корни, торф. Он будет ютиться — чадить и тлеть еще очень долго. И если огонь застанет машины, начиненные горючим и боеприпасами, там, в самом пекле тайги, он, Гапич, потеряет и танки, и людей, не сделав ничего, что ждут от них. Если же бросить танки напрямик, через марь, огонь не успеет нагреть броню. И даже если впереди окажется труднопроходимое место, севшие машины смогут дождаться помощи.

И танки, оставив на разомлевшем асфальте вечные следы, скатились с него и, набирая скорость и выстраиваясь в колонну по одному, пошли наискосок.

Первые восемь машин прошли с ходу. Но там, под верхним слоем почвы, было еще достаточно влаги. Хотя передовым машинам и хватило прочности грунта, восьмая уже ползла едва не на брюхе, и гусеницы рвали черный торф, фонтанами выбрасывая его позади себя. И здесь Гапич ошибся: не надо было пускать танки след в след. Он и сам не сразу понял, какое это болото — оно выглядело так, будто это обыкновенная старая лесосека. Гапич пожалел это уже пострадавшее, а теперь вот оживающее другой жизнью тело земли. Как-то выпустил из виду, что его водители — новички. Две последние машины, не дойдя до твердого грунта метров двести, сели по самые башни. Они еще беспомощно барахтались до тех пор, пока Гапич не приказал им заглушить двигатели.