Каждое мгновение!

А думал капитан Желдаков вот о чем: он думал, что не дай бог кому-нибудь другому побывать на его месте. Он вовсе не обязан был выходить навстречу Зубову, которого не знал, ну, почти не знал — видел раз или два на каких-то торжественных мероприятиях. Зубов — маленького роста лысый мужичок в болотных сапогах с загнутыми голенищами. С медвежьими, не то усмехающимися, не то злыми глазками… Собственно, и о Зубове все это Желдаков вспомнил, меряя пол в крохотной комнатке штабного вагончика, всякий раз переступая через огромные сапоги человека, прибывшего из леспромхоза от Зубова, — целые сутки тот просидел за рычагами «Беларуси», а теперь спал на стуле. Приехавший тоже был лысоват. «Ну, леспромхоз, ну, дела, — беззлобно подумал Желдаков, когда вспомнил, как выглядит Зубов. — Да что они там — все лысые, что ли!»

Желдаков всегда испытывал какую-то ироническую жалость к штатским. Хотя он и сам понимал, что быть военным инженером — это не одно и тоже, что быть строевым командиром нескольких сотен вооруженных и тем самым поставленных в исключительное положение людей. Но насмешливую жалость к штатским он испытывал.

Лишь одного из штатских строителей Желдаков знал, ценил по-настоящему и скучал по нему — это был Воскобойников. И в то мгновение, когда он понял, что этот человек из глубины, посланец Зубова, просит его о помощи, Желдаков вспомнил Воскобойникова. Когда-то при первой встрече Желдакова поразила одна его особенность. Внешне спокойный, размеренный в движениях, ровный и холодно-вежливый, он сразу же располагал к себе.

И когда Желдаков со своими солдатами обнаружил законсервированный тоннель и когда нашел то, что было когда-то Домбровским — полевую сумку и револьвер без единого патрона в кобуре, он подумал о Воскобойникове. И перед тем, как сообщить о своей жуткой находке по команде он, используя свое временное право на вертолет, вернулся в поселок, нашел Воскобойникова и рассказал ему обо всем.

А ведь ничего особенного или общего с ними не случалось. Жили они каждый по своему регламенту, по своим законам. И все, что делал Желдаков, подсчитывалось, оценивалось, сравнивалось совершенно иными людьми и совершенно по иным меркам, нежели у Воскобойникова. И разными они были и по устройству прошлой жизни — Желдаков сразу это понял.

Воскобойников — интеллигент, столичный человек, классный инженер и, может быть, он считал не очень удачным для себя оказаться здесь, на этой стройке, а не где-нибудь в аравийской пустыне, в Чепеле или под Софией, там, говорят, тоже строят что-то подобное, и где он представлял бы сразу всю Россию перед лицом Европы.

Он понял, что Воскобойников с детства знал, что у него никакой альтернативы поступать в вуз или не поступать не было. Поступать. И наверняка с первого захода, может быть, еще и медалишка за десятилетку была, и что поступать он будет единственно в строительный… А Желдаков дважды поступал и срезался: поселковая школа готовила своих десятиклассников так, что даже при незначительном конкурсе они испытаний не выдерживали. И он два года рубил сучки в леспромхозе, который никак не мог выйти из прорыва.

У Желдакова, несмотря на высокий рост и сухощавость, была гибкая наследственная физическая сила. В армию его призвали не сразу. Добыча леса — дело государственной важности. Два года дали ему на раздумье. А он уже раздумывать устал. В силу какого-то упрямого постоянства так и рубил сучки до призыва на одном и том же месте. А с призывного пункта — прямо в училище. И вот он не то инженер, не то сапер, не то железнодорожник, не то топограф, а скорее всего все это вместе и всего помаленьку.

Но рядом с Воскобойниковым ему становилось как-то просторно и прочно. Раза три они вместе были на рыбалке, уходили далеко вперед своих передовых постов к тем рекам и озерам, до которых дорога еще не размоталась. А однажды Воскобойников прилетел к Желдакову на вертолете и задержался дотемна.

Желдаков выставил у вертолета часового, разместил летчиков на ночлег, вернулся в штаб и застал Воскобойникова устраивающимся спать на скамье. Желдакову некуда было поместить гостя на ночь. Свободные койки заняли летчики. Они тоже служивые; начальство — другое дело. Начальство должно терпеть. Да и не хотелось Желдакову почему-то расставаться с Воскобойниковым.

Он постоял у порога, покачиваясь на носках и стискивая руки за спиной, перетянутой поверх пропотевшей тужурки потертыми ремнями, и неожиданно даже для самого себя сказал:

— А что насчет рыбалочки? Ночь самая рыбацкая. Тут речушка неподалеку… На транспортере полчаса всего и ходу…

Воскобойников обрадовался:

— Вот бы, а?

Поехали вдвоем. ГТС вел Желдаков. В машине всегда был запас: несколько банок тушенки, консервированная рыба. Были и снасти — удочки и сеть.

Луна в ту ночь словно взбесилась. Лупила в тысячу свечей на болота по сторонам колеи, которую и дорогой-то нельзя было назвать, и кудрявила кустарник; и дальняя тайга, казалось, дымится от этой самой луны. И Желдаков гнал свой ГТС без света.