Каждое мгновение!

— Мне что, — пряча глаза, ответил Степанов. — Мне-то что. Мое дело шоферское. Куда прикажете…

— Да брось ты. Не прав я, не прав. Но, послушай, мы же строим не крупорушку и не мелькомбинат. Мы же с тобой строим оборонительный рубеж на случай войны. Ты ведь знаешь наших соседей… Весь правый фланг нашей страны почти до самого центра у нас не прикрыт, а здесь должны стоять мощные долговременные узлы обороны, которые могут влиять на стойкость обороняющихся войск на значительном расстоянии от себя. Но прикрыть все эти многие сотни километров открытого фланга мы не можем: нам это не под силу сейчас. Мы ставим самые ключевые. Вот мы с тобой, Степанов, туда сейчас, на один такой узел, и едем. Ну, хорошо. А если его можно обойти? А если нужно будет ему помочь боеприпасом, оружием и войсками? Как мы это сделаем — по дороге, которая уже нанесена на все чужие карты генеральных штабов?

У Коршака была планшетка, такая, как у летчиков, а в ней карта участка — этого и двух примыкающих. И там все было обозначено. И даже эта дорога, где они засели, была обозначена тонко красным карандашом. Она, словно тайная жилка, болела и билась на карте среди зелено-голубых болот.

Никто в мире сейчас не знал, где они застряли. И через час — через полтора, когда будет пора им прибыть на место, если бы они отправились как нормальные люди по жилой дороге, их начнут искать. А до тех пор здесь не пройдет ни конный, ни пеший — даже птиц не было. Только в отдалении на высохшем дереве сидела ворона.

Они забрали шинели с заднего сиденья. Степанов достал из-под сиденья револьвер, и Коршак увидел его.

— А это зачем? — строго спросил он.

— Я же старшина, товарищ армейский инженер. Положено. И по приказу обязан быть при оружии.

Коршак покачал головой и нахмурился. Потом, когда они побрели в сторону укрепрайона по обочине, Коршак вдруг усмехнулся и спросил:

— Ты-то хоть умеешь с ним обращаться?

— Машинка нехитрая, товарищ армейский инженер.

— Дай попробовать, а, Степанов, дай!..

И глаза Коршака засветились мальчишеским озорством.

Степанов высвободил из кармана шинели револьвер и рукояткой вперед протянул его Коршаку.

— Вы это… Вот эту штуку отведите до отказа — не отпускайте, чтобы не сорвалось — и под обрез. Да тут и стрелять-то не во что… — Он огляделся. И добавил: — А вы в небо, просто так пальните.

Коршак осторожно принял оружие и тоже огляделся вокруг. И увидел ворону на суку — она четко печаталась на фоне серого неба. Он повернулся к дереву всем корпусом, прицелился и выстрелил. Ворона не шелохнулась.

— Еще разок, Степанов?..

— Палите, товарищ армейский инженер. Отчитаюсь…

Коршак еще раз прицелился. И по тому, как крепко сжимал он рукоятку, по тому, как водило ствол, Степанов понял — не попадет. Лязгнул в проволглой глухой тишине еще один выстрел. Ворона и клювом не повела.

Коршак с сожалением и разочарованностью вернул оружие.

Степанова подмыло:

— Это очень просто, товарищ армейский инженер.

Он вскинул руку с наганом и, почти не глядя, выстрелил — ворона кубарем свалилась в болото.

— Ну, Степанов! — Коршак даже задохнулся от зависти и восхищения.

Когда они отошли на порядочное расстояние, сзади послышался вороний грай. Оба они остановились и стали смотреть — над убитой вороной кругами, с тягучим карканьем ходила целая стая, а до этого — ни одной птицы, кроме той, убитой уже, они не видели.

— Теперь сутки будут орать… — сказал Степанов.

— Почему? — тихо спросил Коршак.

— Так у них водится — прощаются и горюют.

Минут через пятнадцать дерево уже скрылось за горизонтом, и машины не было видно. Коршак сказал:

— Напрасно мы это… Убили напрасно.

Степанов и сам ругал себя за этот дурацкий порыв, и ему было стыдно с того самого мгновения, как ворона упала. Но он думал, что только он один знает, что сделал глупость…

И это Степанов вспомнил на чужом чердаке под чужими звездами, отлично понимая, что именно такая вот память о Коршаке — большая и малая — привела его сюда.

* * *

Степанова смущало зерно в мешочке, которое он привез с собою. Смешно было показывать его жене Коршака — он понял это сразу, и ему стало стыдно. Ему стало стыдно вообще за свой приезд. Но этот стыд быстро прошел — миновали годы с поры, когда жил Коршак-старший, и Степанов догадывался, что теперь он нужен им иначе: не Степанов-водитель, не Степанов, готовый всегда выполнять поручение, а Степанов-опора. Только они этого еще не знают, так думал он. И их еще надо приготовить к тому, что теперь он может служить им опорой.