Каждому свое

Затем пили просто, без тостов, а ели много и с удовольствием. Генрих после долгой дороги, полковник по привычке. Хмель, однако, поводов не различает. И когда последние капли перекочевали из бутылки в рюмки, Гофмайер уже заметно опьянел.

— Послушайте, Генрих, я наблюдаю за вами и прихожу к выводу, что вы пьете наравне со мной, а совершенно не хмелеете. Вас так в школе натренировали?

— Ерунда, господин полковник. Хмель — это как женское очарование. Желаете — поддавайтесь, не желаете — проходите мимо. У меня же ощущение, что вас гложет какая-то обида. Я не прав?

Гофмайер поднял голову и уставился на Генриха.

— Именно так! — он опустошил стоявшую перед ним рюмку. — Мы вас нашли, мы вас пригрели, мы в вас поверили, а теперь, когда вы поднялись на ступеньку выше, никто меня не поблагодарил, никто не сказал доброго слова в мой адрес, включая и моего родственника, который теперь бегает по зданию на Тирпицуфер и рассказывает адмиралу, какой он опытный сотрудник абвера.

— Простите, господин полковник, но в процессе общения с адмиралом полковник Шниттке дважды упоминал вашу фамилию.

— Упомянул? — Гофмайер недовольно хмыкнул. — Он должен не упоминать, а непрестанно повторять, откуда взялась идея, а с нею и он сам. Но оставим это пока. Сегодня есть вещи посерьезнее.

Он переместился за свой служебный стол, достал из сейфа папку и стал зачитывать текст телеграммы, беззастенчиво заполняя неположенные для сведения Генриха пробелы глубокомысленным мычанием.

— Итак, вам предлагается… так… так… дать знать о себе… так… вашему… ммм… Да вот — легенду отработайте на месте. Дальше… ну, дальше — подпись. Мы, естественно, возвращаем вам вашу радиосвязь и думаем, как изящнее ее использовать.

— Изящнее? — рассмеялся Генрих. — Изящнее будет выходить на связь из мест, предельно отдаленных от Пскова.

— О! Наши радио- и прочие специалисты считают точно также. Поэтому давайте взглянем на карту, — Гофмайер встал и направился к шкафу в дальнем углу комнаты, оставив папку на столе раскрытой на тексте телеграммы.

Не привстав со стула и не поворачивая головы, Генрих лишь скосил глаза в сторону стола и не без труда прочел несколько фраз из лежащего перед ним вверх ногами текста: «Зубру необходимо немедленно восстановить связь с его «хозяевами». Создайте для него условия для скорейшего решения этой задачи. Укрепляйте нашу позицию полного к нему доверия. Одновременно постарайтесь контролировать действия «Зубра» без малейшего риска быть расшифрованным».

Что там было дальше, Генриху рассмотреть не удалось, но и прочитанного было достаточно, чтобы представить себе развитие событий на ближайшее будущее.

Неясным оставался псевдоним «Карл», которым была подписана телеграмма. Генрих знал из немецких документов, с которыми ознакомился еще в Москве, что Канарис пользовался этим псевдонимом после Первой мировой войны. Зачем адмиралу было вытаскивать его из анналов истории — было не совсем понятно.

Тем временем Гофмайер снял с полки старую, пожелтевшую от времени немецкую карту Европы и, зацепившись взглядом за лежавшую на столе папку, нетвердой походкой направился к своему служебному месту.

Вернувшись в кресло, он сложил папку с телеграммой и упрятал ее в сейф. Затем развернул на столе карту.

— Вот вам простор для размышлений. Любое место от Москвы до Парижа. Забирайте ее, садитесь дома и в спокойной обстановке решайте, где и как вам действовать. Только не затягивайте. Берлин устроен особенно. Поначалу крепко дремлет, а очнувшись, бурно реагирует.

Он подумал, оценивая только что сказанное, и, оставшись довольным собой, одобрительно кивнул. После чего продолжил:

— Мне доложили, что вы предпочли проживать по прежнему адресу. Весьма разумно. Одна лишь просьба: когда уходите, оставляйте на столе записку, куда вы исчезаете. А сейчас я отъеду минут на сорок в штаб, гляну, нет ли чего-нибудь новенького для нас с вами, и на обратном пути завезу вас домой.

Генрих медленно спустился по лестнице. Заглянул в комнату напротив дежурного, которая первой приютила его после скитаний по лесам, и обрадовался.

В ней все осталось, как прежде. Гостеприимный диван покоился на прежнем месте под окном, и Генриху показалось, что его хорошо сохранившиеся кожаные подушки и деревянные подлокотники просто приглашают к общению. Он улегся на диван, вытянул ноги, закрыл глаза и вслух поблагодарил уютное ложе: «При первой встрече ты пригрел меня, будь добр ко мне и сегодня!»

— Вам плохо, господин майор? — слегка приоткрыв дверь, поинтересовался дежурный.

Раскатистый храп человека, спящего не по световому времени, а по острой необходимости, был ему ответом.

* * *

Генрих никогда не тешил себя иллюзиями по поводу своих особых способностей, но тут, в Пскове, вдруг почувствовал, как у него открылся талант учителя. Очень скоро, впрочем, он понял, что это, к сожалению, не совсем верно. У него просто оказалась великолепная память на все, чему его учили, готовя для работы в тылу противника.