Каждые сто лет. Роман с дневником

Брат писал почти без ошибок, изредка ставил запятую не в том месте, и всё. Сын научных работников, как могло быть иначе… Даже самая вредная учительница русского языка поставила бы ему за это письмо твёрдую четвёрку – в том, что касается грамотности. А вот за содержание лично я влепила бы пару.

Вспомнила тетради Таракановой – она даже с моего черновика не могла переписать сочинение, не наделав в нём ошибок. Понятно, что в браке люди редко меряются грамотностью, но что, если Димка однажды найдёт на кухне записку с просьбой купить «стеральный парашок»? Кстати, она же пишет ему в армию – неужели Димку не коробит от этих ошибок или он не видит их? Неужели он на самом деле любит Тараканову? А Тараканова – нашего Димку?

Тогда это означает, что любовь существует, хотя лично я в неё не верю. Никакой любви не было и нет. Люди очаровываются друг другом на какое-то время, а потом расходятся в разные стороны и делают вид, что ничего не случилось. Так было у нас с Ринатом. Я знала, что ему нравлюсь, – где-то в Ксеничкиных дневниках была такая фраза, что даже самая скромная девушка всегда знает, нравится она мужчине или нет. И Ринат мне нравился, скажу честно, пока не произошла вся эта история с Кудряшовым и прыжком из окна. Я тогда ещё подумала, что невозможно любить человека, если ты его не знаешь хорошенько, – но как же его узнать, пока не полюбишь?

А вот у Димки, похоже, нет никаких сомнений. Он любит Иру, он так решил, и точка. Точку, кстати, предлагается поставить мне – и на меня обрушится родительский гнев, как пишут в романах.

С каким удовольствием я бы сейчас писала роман – ну или хотя бы читала действительно интересную книгу! А вместо этого мне придётся выполнять просьбу брата, и я оттягиваю это до предела, сижу со своим дневником битый час, а потом буду читать Ксеничкин и только потом уж приду на кухню к папе и маме, чтобы объявить, «на чём ваш сын несчастный помешался».

Ксения Петербургская

Санкт-Петербург, октябрь 2017 г.

Ксана не любила ощущения пустых рук, как не любила и внезапной перемены планов. Нужно радоваться случайно выпавшей удаче – два свободных дня с частичной оплатой, а она подозревала судьбу в коварстве: если ей второй раз за год так повезло (одни швейцарские каникулы чего стоили!), значит, скоро предъявят счёт, а она ещё с прежними долгами не расплатилась…

«Что за привычка всё время ждать беды!» – сердилась Танечка, верившая в позитивное мышление и отзывчивость Вселенной. Ксана же общаться со Вселенной вот так, напрямую, не умела. От звёзд ей чаще всего доставались испытания, хотя она почти всегда успевала сгруппироваться – уже неплохо. Но если выпадал счастливый билет, Ксана искренне мучилась опасениями, что плата за него станет непомерной. Пока, впрочем, обходилось. Да, дома всё было плохо, но это «плохо» шло по разряду «как обычно». За столько лет можно привыкнуть…

Ксана вышла из метро на станции «Садовая» и теперь крутила головой, пытаясь понять, куда идти дальше. Петербург она знала неважно.

– Вы не подскажете, как пройти на улицу Римского-Корсакова? – спросила у какой-то пожилой дамы, и та, с достоинством поправив Ксану (Это не улица, а проспект!), махнула рукой направо.

Проспект был довольно тихим, погода – не по– балтийски благонравной, ходьба, как всегда, успокаивала. На отдалении увидела храм – воздушный, но в то же самое время крепко стоящий на земле (точно как Танечка). Никольский морской собор, вспомнила Ксана. Светло-голубые стены с белыми колоннами как будто наряжены в тельняшки…

С позитивным мышлением и прямой адресной рассылкой от Вселенной и обратно дела обстояли плохо, но вот в церковь Ксана время от времени ходила, ставила свечи святому Пантелеймону, исцелявшему душевные болезни, крестилась при входе и на выходе, вот, пожалуй, и всё. Воцерковиться по полной программе, как, например, Варя, она не сумела, но года через три после Катастрофы решилась на исповедь и причастие. Выбрала храм в другом районе, где их точно никто не знает, выяснила, когда начинается вечерняя служба, и пошла.

Тяжело тогда пришлось, прежде так не было – всегда оставалась какая-то надежда, слабенький свет, а тут вдруг даже его отменили. Выключили.

«Да просто молодость кончилась, – сказала мама. – Когда больше нет надежды, тогда она и заканчивается. Понимаешь, что уже ничего не сможешь изменить… Только смириться и катить свой крест дальше».

Конечно же, она имела в виду «нести крест», но Ксана не стала её поправлять. Мама была права. В тот год у Ксаны впервые появилось ощущение, будто перед носом у неё хлопнули дверью и теперь надо будет провести остаток дней в душном, смертельно надоевшем помещении, в тюрьме собственной жизни. Выполнять одну и ту же работу, видеть одних и тех же людей, всё тот же город. Ксана давала частные уроки, готовила к ЕГЭ, занималась техническим переводом – в основном для врачей из дорогих клиник, где закупали оборудование за рубежом и не очень понимали, как им пользоваться.