Каждые сто лет. Роман с дневником

Я промолчала, но слёзы на глаза навернулись – мама, верно, подумала, что это по причине расставания.

– Хоть бы на время тебя оставил в покое. – Она глядела на грудную Машу с каким-то осуждением.

Как же быстро мама забыла собственную молодость, если произносит такое! С годами люди становятся совершенно неделикатными… Право, я даже рада, что уезжаю – жизнь в Екатеринбурге выглядит отсюда весьма туманной, но и вести в Петрограде полуголодное существование, иметь скудное питание детям да ещё и нанимать всякий раз с мучением квартиру больше нет сил! На Урале живёт сестра Кости Мария Константиновна с семьёю. Там будут хотя бы стены, а коли повезёт, так и поддержка, семейная дружба. Я заранее люблю Марию Константиновну – благодарна за согласие на наш переезд.

Костя всячески старается утешить меня в разочарованиях: главное из них связано с его постоянным отсутствием, а другое – с тем, что я не окончила курсов и никогда уж, верно, не смогу возобновить своих штудий. Каждый день мой порван, как на тряпки, по минуточкам, поделён между Костей, Юлей, Андреем, Мишей и маленькой Машей, которая красотой своей не уступает сестре. Она младенец, но уже виден характер – спокойный и сдержанный, долматовский. Никаких лёвшинских заскоков я в Маше не вижу, как не вижу и Костиной порывистости, постоянного нервного возбуждения. Косте вечно нужно спешить: я вижу по его глазам, как он тяготится пребыванием дома, хоть и скрывает это от меня.

Поезда нынче ходят с большими опозданиями, расписание не соблюдается вовсе. Если даже у вас имеется билет в определённый вагон определённого поезда, это отнюдь не означает, что сей поезд будет подан и вы сможете занять своё место. Всё определяется законами военного времени, и если идёт, к примеру, эшелон с ранеными (а их всё больше!), то гражданские поезда останавливают. Места, вами выкупленные, могут быть заняты случайными гражданами, на станциях сидят бездомные, нищие, беженцы. Я слыхала от соседки, что многие советуют использовать перед тем, как войти в вокзал, предохранительную жидкость от сыпнотифозных вшей. И она же сказывала, будто вшей этих продают на рынке с дурными целями: немыслимо! Общая картина упадка рисуется невероятно чётко. Прав Костя: зданию империи не устоять, оно будет обрушено… Вот только бы нас не погребло под «обломками самовластья»…

За окнами темно, а я б хотела видеть перемену пейзажа. Столько раз Костя говорил мне о красоте уральских мест, что я вообразила себе этот край как самую дивную страну… Возможно, даже превосходящую собой Швейцарию, которая спустя столько лет обратилась в моих воспоминаниях какой-то идеальной местностью. Когда мне бывает невыносимо трудно (а это случается чаще и чаще), я закрываю глаза на миг и словно бы снова иду по улице Флёретт…

Этот наш исход на Урал – первое моё после Баку путешествие. Нельзя же считать путешествиями ежегодные мытарства с отъездом на дачу! Костя, тот ездит беспрерывно, несмотря на войну (он не подлежит призыву по причине серьёзности своих научных занятий). Утешая меня, Костя сказал однажды: «Не всё у человека сбывается, о чём мечтает. Вот я сдал в девятьсот тринадцатом экзамены на степень магистра, а диссертации магистерской не составил!»

Это он сказал человеку, который даже курсов не кончил. Хорошенько утешил!

Он мечтает о диссертации, но его бросает из одной темы к другой, как по волнам несётся мой Костя! Сейсмология, которой грезил и, кажется, одной только ею жил в Баку, забыта в пользу минералогии. Радиоактивные минералы, их исследование – за этим, говорит Костя, будущее. Его пригласили в Академию наук, ещё когда он занимался нарушенной кристаллизацией, и там Костя свёл знакомства с академиком Вернадским и профессором Ферсманом. О каждом из них он говорит, горячо восторгаясь, особенно его восхищает гениальная прозорливость Вернадского. Тот считает, что прямо теперь русская геологическая наука совершает большой рывок, что атомная энергия и её радиоактивность немыслимо переменит человеческую жизнь, и для того убедил Академию открыть Радиевую комиссию для изучения редких минералов, которые находятся в обычных гранитах. А Костя был принят к работе в той комиссии минералогом. Несколько лет подряд ездил в Забайкалье, на Борщовочный кряж, изучая золотоносные россыпи, на Урале посещал Новотроицкие промыслы, обнажения реки Чусовой, каменоломни и медные шурфы в Богословском горном округе.

Посещал ли Костя Мотовилиху, и как его встретили, мне о том никто не докладывал. И от Лёвы с Глебом давно нет весточки, а ведь «тётя Ксеня» полюбила их вопреки всему и скучает…

О разводе с Клавдией теперь даже не заговаривают, как и о том, чтобы оформить брак со мной. К чему, считает Костя, в эти сложные годы ещё усугублять положение? Ты и так жена мне, говорит он, запись в церковной книге здесь ничего не изменит… Но разве детям не важно будет знать впоследствии, что отец и мать их жили законным браком? Пока что я решила оставить эти разговоры до скончания войны. А что решил Костя, не знаю.