Каждый дар – это проклятие

Я не вижу выражения ее лица, но вдруг она кричит:

– Фиона!

Фиона тяжело поднимается по лестнице.

– Все в порядке?

– Подмени меня на секунду, – говорит Лили, и они меняются местами так плавно, что я едва это замечаю.

Теперь меня баюкает Фиона. Прижимает, напевает, успокаивает. Я по-прежнему тону в море боли и печали. Но я держусь, прижимаясь к моей милой подруге. От Фионы пахнет солью, ванилью и влажными цветами.

Через несколько секунд или минут возвращается Лили. Я слышу звук удара ее рюкзака об пол.

– Поддержи ее разговором, Фи, – говорит она.

– Что там происходит?

Вроде бы второй голос принадлежит Ро, но я не уверена. Потом раздается позвякивание чего-то металлического и звон бутылок. Шуршание.

– Как это было? – спрашивает Фиона низким голосом. – Она была благодарна?

– В каком-то смысле, – отвечаю я совершенно не своим голосом, скорее похожим на плач. – Точно не знаю.

Все, что я говорю, теперь походит на плач.

Слышится скрежет, и я на мгновение думаю, что это мыши в стенах. Я поднимаю голову. Напротив меня сидит Лили и скребет по сердцу Домохозяйки серебряным скальпелем.

– Что ты делаешь? – вырывается у меня визгом.

– Это масло. Масляная краска, – говорит она.

Сухая краска стружкой закручивается под лезвием скальпеля.

– И что? Прекрати. Это она. Это ее.

Но Лили не останавливается, усердно продолжая свою работу. Рядом с ней стоит открытая бутылка скипидара и блюдце. Блюдце из дома Нуалы, на которое капала краска с одной из свечей. В конечном итоге от куска картины не остается ничего, кроме поцарапанного холста.

– Что ты наделала?

Я пытаюсь наброситься на нее, но мой мозг еще не приспособился к своему новому состоянию, что мое тело странно себя ведет.

– Фи, подержи ее. Я знаю, что делаю, – говорит Лили.

– Откуда? – спрашиваю я.

Она снова берет скальпель, отрезает кусок от своего платья подружки невесты и смачивает его в скипидаре, зажав горлышко бутылки тканью. Затем макает ткань в блюдце с краской.

По лестнице взбегает Ро.

– Что происходит?

– Ш-ш-ш.

Несмотря на свой гнев, я отмечаю, что никогда еще Лили не выглядела настолько сосредоточенной и контролирующей ситуацию. Она снова лезет в рюкзак и достает оттуда маленькую сумочку с инструментами для татуировок. Иглы. Перчатки. Чернила. Немного чернил она выливает в блюдце с масляной краской и скипидаром.

– Вот, Мэйв, держи, – говорит она наконец, протягивая мне иглу.

– Что?

Но я послушно держу иглу как карандаш, крепко сжимая ее между большим и указательным пальцами.

Потом я ощущаю надавливание и на мгновение мне кажется, что протыкаю апельсин швейной иглой, а потом поднимаю глаза и вижу, что вытатуировала черную веснушку на внутренней стороне запястья моей старой подруги.

Я кричу от ужаса, от того, что сделала, от того, что она заставила меня сделать.

Но тут, как ни странно, наступает облегчение. Ощущение того, что потоп вот-вот прорвет дамбу, вдруг исчезает. Я поднимаю голову и впервые встречаюсь взглядом с Лили. Впервые сегодня, но, в каком-то смысле, за все время. Моя маленькая смешная подружка. Только посмотрите, кем она стала.

– Продолжай, – говорит она. – Я могу принять на себя часть твоих забот. Я знаю, что могу.

– Лили, – шепчу я. – Так нельзя. Это не твоя ответственность.

– На моем месте ты поступила бы точно так же.

Я было протестую, но понимаю, что она, наверное, права. Мы не всегда ладили, но всегда были готовы спасти друг другу жизнь.

– Давай, продолжай, – повторяет она.

Я смеюсь, смахивая слезы с лица.

– Я не умею рисовать.

– Умеешь. Все умеют, по-своему.

– И что мне нарисовать?

– Рыбу? – она на секунду задумывается. – Нет. С этим покончено. Нарисуй мышь.

– Почему?

– Потому что Пикачу – это электрическая мышь, – отвечает она. – Но этот долбаный Пикачу у тебя точно не получится.

Я смеюсь, чувствуя, как постепенно спадают страдания и тяжесть, и рисую мышь – какой ее нарисовал бы первоклассник в начальной школе. Большое толстое тело, длинный жилистый хвост, похожие на полумесяцы уши.

– Какой милый мышонок! – восклицает Лили, хотя я еще не закончила. – Мне даже нравится.

Когда же я заканчиваю, внутри меня что-то начинает шевелиться. Печаль и боль уже исчезли достаточно, чтобы освободить место для силы. Для уверенности.

– Ты знаешь, что это значит, Лили? – спрашиваю я, прижимая ее к себе.

Она закрывает глаза, а я физически вижу, как Домохозяйка осваивается внутри Лили. Плечи оседают под тяжестью, грудь расширяется от ужаса. Затем это проходит.

Лили открывает глаза. У нее такое выражение, как будто она с кем-то спорила.

– Ты поговорила с ней?

– Вроде того, – торжественно отвечает она. – Думаю, она не против.

Я разражаюсь смехом.

– Она не против?!

– Ты получишь несколько лет, и несколько лет получу я, – медленно говорит Лили, чтобы убедиться, что она все правильно поняла. – Мы разделим груз ответственности.

Ее слова оседают в нашем сознании как снежный покров, холодный и тяжелый.

– Мы разделим ответственность, – повторяю я.

Фиона решительно закатывает рукав.

– Ладно. Теперь я.

– Фиона, нет, – прошу я.

– Фиона да, – поправляет она. – Лили. Давай делай.