Каждый дар – это проклятие

Я понимаю условия сделки, не требуя их объяснения. Я понимаю, что прежде всего должна защищать Килбег. Я понимаю, что стану более могущественной, но вместе с могуществом возьму на себя роль своеобразного общественного служащего. Стану одной из тех, кого никогда не благодарят и о ком вспоминают, только когда что-то идет не так. Одной из тех, кто выполняет повседневную работу, на которую не обращают внимания. Например, прокладывает дороги или мосты. Или чистит канализацию.

– Я отдаю тебе свою жизнь, – произношу я вслух. – Я отдаю тебе все.

Я смотрю вверх, и Коридор понемногу исчезает. То, что отделяет мое сознание от Домохозяйки, рушится само по себе, стены отпадают, мир темнеет, растворяясь в истории.

Скоро останусь только я, нож и портрет. Портрет походит на луч света посреди темного, очень темного мира. Я стою перед ним на коленях, как паломник перед умершим святым, и, возможно, именно это сравнение наводит меня на мысль о реликвии. Палец, ноготь, волос. Что угодно, доказывающее, что я имела дело с настоящей магией.

Я протыкаю холст ножом, и нож легко проходит насквозь. Я начинаю с ее – моей – правой руки и двигаюсь вверх по ее – моему – телу, задевая лезвием сердце. Нож попадает в углубление в стене позади – в том месте, где кладка разрушилась, – и застревает в кирпичной крошке. Высохший раствор превратился в песок. Я проворачиваю нож и вырезаю ее сердце, как охотник в «Белоснежке». Серая пыль осыпается со стены, на мгновение ослепляя меня. Нож вылетает из моих рук, тяжело падая на пол.

Сердце Домохозяйки открывается, как дверца рождественского календаря. Я толкаю его пальцами, но оно не встает на место. В комнате становится все темнее, и теперь я нахожусь на своего рода островке с портретом, в то время как мир вокруг меня рушится. В последнем, неистовом порыве… чего-то… я вырываю сердце из картины и сжимаю в кулаке.

Размером и формой оно напоминает отпечаток большого пальца.

Совпадение? Можно ли теперь верить в совпадения?

Я дергаю за шнурок с амулетом – тем, который я подарила Ро для защиты, а Ро передал мне. Камешек как раз помещается в оставшееся от сердца отверстие, и холст под моими пальцами затягивается сам собой.

– Я защищу тебя, если ты защитишь меня, – говорю я.

Это последние мои слова. Тени сгущаются. Я остаюсь одна на верхней лестничной площадке, а разговор с Домохозяйкой превращается в простой внутренний монолог.

Конец

ПЕРВЫЕ НЕСКОЛЬКО МИНУТ Я НЕ МОГУ ДЫШАТЬ.

На меня накатывает волнами тяжелая, удушающая паника. Я чувствую, как будто между шеей и животом застряло темное облако, расширяющееся и грозящее сломать мне ребра, если я сама их не сломаю. Я падаю на колени, икая от страха.

Вспыхивает свет. Множество огней. Раньше я воспринимала их как источники сознания – людей, друзей, незнакомцев, животных, любых существ, – но теперь они сливаются и пульсируют, отдаваясь ужасной болью в голове. В четверти мили отсюда кто-то хочет ограбить женщину. Ребенок в спальне на втором этаже не обедал два дня. Мальчик четырнадцати лет бродит по улицам, потому что боится возвращаться домой.

Все это представляется совсем не так, как в заголовках новостей. Тут нет никакой дистанции, нет разделения. Я ощущаю все события грудью, всем своим телом, изгибами позвоночника, кончиками ушей. Что я пообещала? Что я наделала?

И, что самое главное: «На что я надеялась и чего ожидала?»

Я лежу на полу, свернувшись калачиком, и беспомощно плачу. Мой мозг начинает реагировать, пытается разобраться в ситуации, пытается проделать привычную для мозга работу: разложить различные страдания по полочкам, попытаться отделить срочное от несрочного. Но у меня такое чувство, как будто я не могу отличить основные желания вроде голода или жажды от фактов, когда, например, кто-то незнакомый подвергается насилию со стороны отчима.

– Мэйв.

Я ощущаю теплую ладонь между лопатками.

– Мэйв, это Лили. Ты меня слышишь?

Я с трудом поднимаю голову.

– Все сделано, – шепчу я. – Ритуал закончен.

Она садится на пол рядом со мной, подтягивает меня к себе. Мы прислоняемся к стене, упираемся в плинтус. Обняв меня, она дышит мне в волосы. От нее пахнет детским лосьоном, ирисками и растворителем.

– Она согласилась на сделку, – говорю я.

Сквозь меня проносятся волны разлитой по городу печали. Я ощущаю себя как кубок, пытающийся вместить в себя целый океан.

– Я отдала ей дом.

– Ты такая отважная, – говорит она, покачивая меня. – Храбрая и отважная, Мэйв.

– Не такая уж и отважная, – отвечаю я, задыхаясь. – Не знаю, подхожу ли я для такой роли. Это слишком тяжело.

– У тебя все получится, – тихо говорит Лили.

Я не знаю, что еще сказать.

– У тебя получится, – повторяет она, сжимая мою руку.

Некоторое время мы просто покачиваемся из стороны в сторону. Потом я вспоминаю, что внизу сидят другие. Ждут нас. Прислушиваются.

– Что это? – спрашивает Лили, нащупывая кусочек портрета в моей руке.

– Это она, – отвечаю я. – Последняя оставшаяся ее часть. Та, что не находится во мне.

– Последняя часть, – повторяет она, рассматривая кусочек холста как фрагмент головоломки.