Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил

– Все перевернулось вверх дном. Насколько я понимаю, Майкл хочет поговорить с тобой. Эта глупая история с тем, кто его адвокат, не продлится дольше нескольких часов, но если рокировка поможет нам привлечь Кроуфорда на нашу сторону, что ж, хорошо, пусть он увидит: мы готовы сотрудничать и можем даже подыграть ему. – Марсело заметил, что я насторожился. – О, не думай, будто я сдаюсь. С ним я расквитаюсь позже, обещаю. От него мокрого места не останется. Но я знаю, когда поднимать шум, а когда лучше обождать. И думаю, я пока вне игры. Сперва ты поговори с Майклом, потому что он этого хочет. Мы ведем игру, а не Кроуфорд.

Я невольно задумался: использование в речи спортивных метафор – это универсальная черта отчимов или особенность Марсело?

– Но ты же настоящий адвокат. Притом хороший. Ты обеспечил ему каких-то три года тюрьмы по обвинению в убийстве – это отличный результат. Почему он больше тебе не доверяет?

– Не знаю. – Марсело пожал плечами. – Похоже, он не склонен доверять никому. Может быть, расскажет тебе почему.

– Когда ты знакомишься с новым клиентом, как отличаешь порядочного человека от негодяя? – спросил я. – Ну… я понимаю, ты должен быть беспристрастен, но наверняка ведь думаешь, что одни люди совсем пропащие, а у других еще есть надежда?

– Именно поэтому я занялся корпоративным правом, там мне не приходится думать о таких вещах. Они все мешки с дерьмом.

– Я серьезно спрашивал.

– Знаю, приятель. – Он протянул руку и сжал мое плечо. Марсело всегда умел найти для меня альтернативу слову «сын», как будто ему было неловко его произносить, даже теперь. «Приятель» – одно из самых серьезных его обращений, продвинутый вариант в сравнении с «дружище». – Ты спрашиваешь о своем отце.

– Одри сказала, он был дурным человеком, который считал себя хорошим.

Марсело на секунду задумался.

– Не мне об этом судить.

У меня возникло ощущение, что он имеет свое мнение на этот счет, но не хочет его навязывать.

– Ведь вы дружили. Какой он? Вы были близки? – Я сам себя удивил этими вопросами.

Марсело почесал загривок. Слова он подбирал медленно.

– Да. Я хорошо его знал. – Демонстративный взгляд на часы. Видимо, говорить на эту тему моему отчиму было неловко, ведь он женился на вдове своего клиента. – Лучше догоню твою маму.

Я задержал его.

– Можешь кое-что для меня сделать? – (Марсело кивнул.) – У тебя есть знакомые в полиции – следователи, всякие стажеры, верно? Можешь узнать у них про жертв Черного Языка? По словам Люси, это женщина по имени Элисон Хамфрис и супруги Марк и Джанин Уильямс. Любую полезную информацию.

Марсело помолчал. Вероятно, колебался, стоит ли поощрять меня на этом пути.

– Кто была первая – Уильямсы и?..

– Элисон Хамфрис.

– Понял. Конечно, чемпион. – Он слегка расслабился. К счастью, не стал по-дружески стукать меня кулаком в плечо, иначе нам пришлось бы выйти на улицу и поиграть в мяч, а я не захватил с собой бейсбольную перчатку. – Я поспрашиваю.

За Марсело я не пошел, а вместо этого решил провести несколько минут в библиотеке один, чтобы собраться с мыслями. Поймал себя на том, что рассматриваю медаль на камине и думаю о словах матери: некоторых людей награждают за убийство. Медаль была из темной бронзы, лежала в рамке под стеклом на синем бархате, а под нее был подложен маленький прямоугольный листочек бумаги, как в печеньях с предсказаниями. На бумажке имелось множество точек, но это не была азбука Морзе или еще что-то знакомое мне. Подо всем этим находилась гравированная табличка: «Награжден за то, что пронес спасительное послание сквозь шквальный огонь, 1944 год». На самой медали были выбиты слова: «ЗА ОТВАГУ» и «МЫ ТОЖЕ СЛУЖИМ».

Расслабьтесь. Я не потратил восемьдесят слов на описание этой вещицы без толку. Я понял, что моя мать смотрела на вещи предвзято, но она была права. Убийства отличаются одно от другого; вот что означала эта медаль. Одри хотела объяснить мне, что она верит в наличие у Майкла основательных причин для убийства.

«Ты сделал это», – сказала она. И за ее отрывистыми словами я вновь услышал все то, о чем говорила мне на крыше Люси: «Это случилось бы по-другому». Вдруг я почувствовал, что понял ее. Я отправил Майкла в тюрьму, а что, если его злость дала метастазы и привела к чему-то еще более ужасному? Мне стало стыдно за это чувство вины – Майкл заслужил свое наказание, напомнил себе я, – но от этого оно никуда не исчезло. Уверенность, что я все сделал правильно, мало утешала. Это был бесповоротный момент, когда ничего нельзя изменить, как не сбить с пути раздвижную дверь, которая ездит по рельсе, и в то же время после него все изменилось. Во что я превратил своего брата?

И вот в этот самый момент я и решил помочь Майклу. Не потому, что считал его невиновным, и не потому, что признавал его вину. Но из-за того, о чем твердили мне все с момента нашего приезда сюда.

Это сделал ты.