Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

Трудно сказать, чем закончился этот вечер. Эван то появлялся, то пропадал по своим доминаторским делам в тайниках клуба. В какой-то момент, утомившись от стробоскопической фантасмагории тел, масок и шариков, мы даже разыскали в недрах биоробота караоке. В этом месте геометрия сошла с ума: шахматные полы, зигзаги, шары и волны вместо мебели, флуоресцентные медузы вместо ламп и стены, полные дробных, как стрекозиное крыло, отражений. Я спела мантру про Ананасный Карандаш, а мастер сибари – песню феи-крестной из Шрека. «I Need a Hero» в исполнении татуированного синеглазого гуманоида было зрелищем подиковинней всего увиденного за вечер, кроме разве что «лохнесского чудовища», хотя… нет. Синеглазый был несомненным победителем.

Были еще шоты, белые дорожки, смех, недоумение, тоска, высокие технологии и низменные страсти. Но ветер внутренней свободы так и не подул. В какой-то из походов на перекур к Дарту Вейдеру я обнаружила в зеркале, что на мне полумаска женщины-кошки и сверкающий супергеройский плащ. И тут я вспомнила! Вспомнила, что мне напоминает эта странная фантасмагория.

В детстве я провела какое-то время в «зазеркалье» – в детдоме, где бабушка подрабатывала медсестрой. Время было такое. Родители еле сводили концы с концами, работали в две смены, маму услали в командировку, и бабушка определила меня туда в одну из групп на пятидневку. Там были, в основном, дети-отказники с отклонениями: девочка с синдромом Дауна, гидроцефалы, глухонемые, парализованный мальчик, девочка с заячьей губой, сиамские близнецы и так далее.

Я пялилась на них, понимая, что что-то не так, но не в состоянии была дать ответ на главный вопрос, который, по мнению Эйнштейна, стоит перед человечеством: «Дружественна ли к нам вселенная?» Возводить ли мне стены или наводить мосты? Обитатели этой вселенной выглядели страшно и угрюмо. Вероятно, они были просто замкнуты, но я воспринимала их необщительность как враждебность. Они тоже какое-то время мрачно, с опаской наблюдали за мной. Но недолго. Как и все дети, они обладали врожденным навыком телепатии и очень быстро «нащупали» мой страх.

Когда взрослых поблизости не было (а их не было почти никогда, они появлялись строго по расписанию – кормить и привязывать колготами к горшкам или кроватям на сон), дети окружали меня хмурой толпой или, если я убегала, загоняли в угол – и там подробно, по очереди демонстрировали мне свои увечья, повторяя «мы отдадим тебе все».

Каждую ночь перед сном нянечка ходила между рядами кроватей на пружинах, приговаривая, что выставит под ливень или снег, идущий за окном, тех, кто не спит. Угрозы взрослых всегда были связаны со внешней средой. Однако настоящая опасность таилась внутри этого мира, а не снаружи. Когда няня уходила, пружины начинали скрипеть, а дети – перечислять, что именно они мне отдадут, перебирая свои горести, словно еретические дары волхвов. «Я отдам тебе свой рот» – начинала девочка с заячьей губой. «Я отдам тебе свои ноги» – говорил рахитичный мальчик с ножками буквой икс. «Мы отдадим тебе свой живот» – говорили сиамские близнецы. «Ы-а-ааа» говорил мальчик-гидроцефал. Девочка с синдромом Дауна тоже не могла говорить, но подпевала остальным мучительными звуками. Под эту проклятую молитву я засыпала.

Между этими пространствами и ситуациями не было ничего общего. Голые стены детдома, решетки на окнах, чугунные батареи, коричневые лакированные полы ничем не напоминали эту роскошную и сверкающую звезду смерти. И тем не менее, ощущения были ровно те же. Это то же самое бардо! Я узнала его в гриме – будто все эти странные люди из непонятной реальности сейчас отдадут мне свои лица, вывернутые на манер насекомых локти и сделают меня частью своего ада.

21 На пороге вечности

Перевозбужденный мозг до позднего утра показывал мне гнетущие, прерывистые сны, в которых, как это часто бывает, острая необходимость куда-то добраться коварно совмещается с мучительной невозможностью это сделать.