Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

– Ну вот. А была такая книжка в эпоху возрождения. «Гипноэротомахия Полифила». Герметический роман. Много красивых иллюстраций. Там юноша Полифил спит, и ему снится, что он ищет свою возлюбленную Полию среди каких-то руин, обелисков, садов и пещер, он встречает богов, королев, духов, драконов, нимф, диких зверей… короче, фантазмы, мистическое путешествие. Все как у меня в «пустыне смерти».

– Но он нашел эту Полию?

– Да… Во сне нашел. Но там все сложно. Когда он просыпается, то выясняется, что Полии давно нет в живых. Умерла от чумы до всех этих сновидческих приключений.

– Все как у тебя, да?

– Ну… да. Я – Полифил. Большая Мечта о свободном искусстве – моя Полия. Дальше мне снится много странного, и я выясняю у бегемотов, что искусство умерло от чумы еще век назад. Я, конечно, таких далеких параллелей не проводила, когда выбирала название (было пять утра), но если вдуматься…

– Ганьбэ-э-э-эй! – донеслось из-за стола.

Лисы-лайфстайл-блоггеры вздрогнули. Они немилосердно скучали в компании моих гостей и Раскольников увлек их, вместе со своим потусторонним гаремом призрачных невест, в другие студии, навстречу Прекрасному.

На нашей прощальной и единственной фотографии с Раскольниковым мы стоим по разные стороны от сонета «Падающие небеса». Он смеется, как дух-проводник из потустороннего мира, а я прикрыла глаза, как сытый леопард.

Когда я проиграла мастеру кунг-фу подряд три партии в го, собачка, нажравшись закусок со стола, начала беспокойно проситься на улицу, словно подавая сигнал остальным – пора! Гости стали расходиться. Я слегка накидалась этими «ганьбэй!» и тоже ушла с мастером кунг-фу на воздух – прогуляться до старого города. Когда я вернулась в студию, она была пуста и безупречно убрана – феи постарались.

* * *

Последний час перед отъездом всегда томителен и невзрачен: вещи собраны, такси заказано, прощальные слова всем сказаны, мысли растеряны, душа отбыла в пункт назначения, а тело мается в неясной смуте и припадках паранойи про паспорт, билеты и «правда ли сегодня дата вылета, а вдруг она была вчера?!» Я сделала себе кофе на общей кухне и вышла покурить на улицу. Крыша была, как назло, закрыта: там праздновали свадьбу.

У гостиницы было не протолкнуться, как обычно в выходной день, и я закурила прямо под вертушкой у входа. Пестрая человеческая пробка медленно проползала мимо. Туристы из маленьких городов пялились на «курящую лаовай» в пятнах от банок, как я – на фрик-оперу, и исподтишка фотографировали это чудо. Или не исподтишка. Пара девочек-подростков притулились по бокам и сделали пальцами V на камеру. Какой-то мужик в майке продрался сквозь толпу и исполнил радостное селфи типа «я с курящим леопардом в Шанхае, ха!» На фото он улыбался, как те розовые китайские пикси с картин, а я затягивалась с пустым взглядом. Онемевший от смуты отъезда мозг реагировал на толпу как на пустоту.

В какой-то момент со мной поравнялась большая провинциальная семья поколений из четырех. Они ахали во все стороны – на двухэтажные автобусы, сверкающие витрины с часами, роскошный фасад гостиницы, фуд-корт с громкоговорителями и торговца шарами с пленными феями. Процессию замыкал здоровый детина, толкавший дедушку в инвалидной коляске. А дед курил. Увидев меня, он уперся ногами в асфальт и чуть не опрокинул все движение сзади.

– Крылья кактуса! – выкрикнул дед команду и указал на меня.

Коляску с ним тут же водрузили на ступеньку и приставили ко мне. Мы покурили вместе под щелканье телефонов. Потом вся семья, стар и млад, тоже перебралась под козырек гостиницы для общего фото.

Когда наконец все получились красиво – никто из взрослых не моргнул, а из детей не спрятался за материнской ногой, ко мне просеменила бабушка. Она достала из сумки банку, а из банки – крупный соленый огурец, и протянула мне. Мол, съешь огурчик, дитя. Я взяла. Старушка выжидающе кивала.

Ну я откусила.

Все, включая случайных прохожих, опять фотографировали это событие: «Курящий леопард ест большой соленый огурец в центре Шанхая».

Я аж приосанилась. Художник чистит зубы. Художник держит горизонт. Художник ест соленый огурец…

На глазах выступили слезы от острого маринада, но хотелось, конечно, думать, что от торжественности момента. Город аккомпанировал перфомансу оглушительным крещендо – гудки соревновались с полицейскими свистками на перекрестке, манга-медведь у фудкорта врубил трещотки обеими руками, мегафон на входе в сувенирный трубил, как иерихонская труба. Что ты делаешь, галлюциногенный дракон под Шанхаем, прекрати! Но он не прекращал. В сумерках зажглись фонари. Над входом гостиницы тоже вспыхнуло ночное освещение и образовало вокруг меня магический круг света. Взрывались фейерверками рекламы на небоскребах и мигающие огни вывесок.

Шанхай вливался в меня красочным хулиганским миром, как один большой дадаист. Оба Шанхая. Видимый – с толпами, небоскребами и осьминогами на палках, и другой, под кожей этого, – безлюдный город чудес, камней, духов, хрустальных лабиринтов и зашифрованных посланий.