Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

В последнее время мы почти не общались. Она была плотно занята – много заказов на тигров от галерейных гифтшопов, плюс выставка, плюс ее приглашали еще в чем-то поучаствовать… Дружить я уже опасалась, но, застав как-то ее «милую ипостась», все же спросила, не обидела ли я ее чем-нибудь? Она сослалась на рассеянность и «лицевой аутизм» («Я не умею скрывать своих реакций и настроений. У меня лицевой аутизм, не обращай внимания!»).

Ладно.

* * *

А в опустевшую студию Мини Маус въехал новый художник из Италии, которого уже успели прозвать Невидимкой. Во-первых, он занимался «невидимым искусством», а во-вторых, его самого тоже никто не видел.

По слухам из общей кухни, в первый же день в Шанхае у него случился то ли приступ агорафобии из-за толпы, то ли паническая атака от смога и шума, после чего он заперся у себя в студии и не появлялся уже третью неделю. Еду ему оставляли под дверью. И она исчезала, что типа было доказательством того, что он там есть, потому что в остальном из студии не доносилось ни звука – ни днем, ни ночью.

По тем же сводкам из кухни, даже Невидимка уже обсуждал некий свой невидимый проект с одной из местных галерей. Это было смутно оскорбительным: художник, приехавший позже меня и ни разу не покидавший резиденции, – и тот умудрился организовать себе выставку, а я… я даже еще проект не придумала.

Нет, понятно – для невидимого искусства много времени не нужно, но поражало, как он это… ну в смысле, чисто организационно – надо же было навести мосты с галереей, очаровать собою, заинтересовать проектом? Как он провернул такое, ни разу не покинув студии?

– Это и есть ключ, – снисходительно улыбнулся Хесус на мое изумление за завтраком. – Загадка притягательна. Невидимое искусство от незримого художника, сраженного неизвестным недугом в застенках ультрасовременного истероидного мегаполиса… Такие вещи напрочь лишают кураторов воли. Чистый криптонит.

– Ну да… А что там за невидимое искусство? – поинтересовалась я.

– Вот видишь, ты уже заинтригована! – обрадовался Леон.

– Ну да… Но все-таки? Что это? Вот просто ничего? Кто-нибудь видел хоть один его проект?

– Нет, конечно. Это же невидимое искусство, – терпеливо разъяснял Хесус между ломтиками дыни. – Весь смысл в том, что его нельзя увидеть.

– Ну да…

Ладно.

* * *

Я спустилась на второй этаж, где располагалась стена почета со всеми художниками резиденции, и разыскала там по датам Невидимку. На фото он стоял спиной к зрителю и рассматривал белую стену перед собой. Я выписала его имя и вернулась к себе гуглить.

Ни его работ, ни каких-либо упоминаний о таком художнике я не нашла. В сети были только его тезки, среди которых почему-то было много юристов по вопросам интеллектуальной собственности.

Зато я обнаружила целый Музей невидимого искусства! Посмотреть, конечно, ничего не удалось, тут Хесус был прав. Музей был совершенно пуст. Однако, на сайте были вывешены «Заповеди создания Невидимого искусства»:

1. Не преумножай банального.

2. Не засоряй мир искусством.

3. Что не создано – прекрасно.

4. Что не сделано – ценно.

5. Выведи на рынок ничто, и рынок придаст ему ценность.

6. Продай рынку пустоту, ибо деньги банальны, пока не потрачены.

7. Напои рынок страданием, ибо тратить больно.

8. Сделай рынок прекрасным, ибо ничто не прекрасно без боли.

9. Расширяй мир вне глаз.

10. Вызови к жизни фосфены, что остались от крушения плота Медузы, и продай их.

Когда сделаешь это, станешь одним из нас.

Я погуглила загадочные фосфены. Галлюциногенные пятна и «летающие мушки», которые появляются, если сильно надавить на веки. Значит, надо вызвать у себя фосфены и продать их, наводнив рынок пустотой и изысканным трауром по небанально потраченным деньгам…

Соблазн, конечно. Как жаль, что эта ниша в резиденции уже занята! Не можем же мы вдвоем с Невидимкой?.. И потом, это, наверное, был бы плагиат? – на полном серьезе советовалась я с потолком. «Без базара! – отвечал потолок, – Уверен, к тому же, что все те юристы-однофамильцы в сети – его родственники».

* * *

Я регулярно общалась с потолком на тему своего несуществующего проекта, но в голову ничего не приходило. Местная реальность казалась мне столь ошеломительной, что было бы преступно пытаться переплавить ее в тигле своего жалкого воображения во что-то более кучерявое. Ее следовало подавать сырой, без обработки и наворотов, как стейк.