Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

«Слепые пятна красоты»

изучают каркасы фантазий,

натянутые между людьми,

подобно канатам –

бестелесные нетекстурированные минус-формы,

клонящиеся вещности,

в которых телепатическая трупная мания

сочленена с фрактальным желанием…

– Что смешного? – Поэтесса вытянула шею в сторону моего телефона.

– Нет, ну! Тут «телепатическая трупная мания сочленена с фрактальным желанием»! Поразительно. Всякий раз – как первый. Наверное, ты права про очную ставку с искусством. Невозможно же представить, что речь о колготах… Но обрати внимание – все эти глаголы бессилия – «подчеркивают напряжение», «смещают фокус», «эродируют» этот… – я покосилась в текст, – фаллогоцентризм! Если в глаза не видеть ни одной выставки, то по описаниям можно подумать, что совриск – это некая изумительная лаборатория, где добывают пустоту прямо из тщеты человеческой, синтезируют антиматерию из бессмысле…

– Ты не права! – перебила Поэтесса. – Искусство имеет огромное значение… решает важные проблемы. Надо сказать… ты меня удивляешь.

– Серьезно? Ну и какие важные проблемы решают эти колготы с песком? – я ткнула в фотографию на телефоне. Чувствуя возобновившийся грохот крови в висках, я тут же пожалела, что взвилась на «ты меня удивляешь».

– Привлекают внимание к вопросам, требующим общественного…

– Вот видишь, ты тут же перешла на язык бессилия. Искусство уже не «решает», а «привлекает внимание». Дальше будет «расшатывает дискурсы», «размывает границы», «изуча-а…

– То есть ты говоришь… мы заняты чепухой, – зловеще проговорила Поэтесса. – Это довольно бестактно… ты не находишь?

– Ну не «мы-ы», – промычала я.

– А кто? Я, например, привлекаю внимание к проблеме самоубийств. Но ты говоришь… мои стихи ровным счетом ничего не значат.

– Но я не это имела в виду! Твои стихи очень, м-м-м, ну…

Ну да. Это был тупик. О ее стихах я не имела ни малейшего представления. Я растерялась и уставилась в угол, досадуя, что не почувствовала ее перепада настроения, пока мне застил глаза собственный гнев. В студии повисло наэлектризованное молчание, будто кто-то здесь повесился, а в доме повешенного не говорят о веревке, с тем отличием, что почти все слова могут быть истолкованы как «веревка».

– Послушай, – начала я оправдываться, – я же говорила не о самом искусстве, а о «языке бессилия», которым его описывают. Причем это я им так восхищаюсь.

– Но ты не права! Это не язык бессилия. В искусстве… «привлечь внимание»… и есть «решить проблему». Оно вытаскивает на свет подавленные страхи и фантазии коллективного бессознательного… делает их реальными… выставляет на всеобщее обозрение. И наоборот… зарождает в умах некую новую… никогда прежде недуманную мысль… смутное сомнение в чем-то, казавшемся незыблемым. И все! Дело сделано! Искусство… это самоклонирующийся суккуб в подсознании человека. Главное… его туда подселить. Оно даже не хочет быть понятым. Все, что ему нужно… это внимание, переживание, живая эмоция зрителя. А перемены со временем вылупятся сами… словно из яиц, отложенных в снах людей.

Мир соберет урожай снов и станет лучше! Мы трудоустроены не на «фабрике по производству пустоты»… а на атомном реакторе… вот что такое искусство! Мы – нейтроны, запускающие цепную ядерную реакцию. Мы несем в себе импульс… нащупываем и задаем исходную ноту… по которой потом разыгрывается все! Понимаешь, все? Необходимо всего лишь, чтобы кто-то из нас… оказался в нужное время в нужном месте.

Странное дело. Иногда она говорила вот так – и очаровывала меня даже сквозь резкое обращение, холодный взор и многоточия. А в иные дни сбивалась чуть ли не на полуграмотный английский. Порою мне казалось, что у нее и впрямь какой-то редкий и романтичный недуг – раздвоение личности, или в ее правом легком время от времени расцветает лилия-нимфея. Ее серьезное отношение к искусству, к себе, к невидимой поэзии, способность назвать себя «нейтроном, запускающим цепную атомную реакцию», балансировали на волосок от пафоса, как канатоходец – на волосок от пропасти, но почему-то брали меня прямо за мое глумливое сердце.

Поэтесса, видимо, почувствовала оказываемый ею эффект и добавила уже почти весело:

– А ты говоришь, мы заняты безобразием, – кивнула она на своих тигров.

– Что ты, твои тигры красивы! И идея тоже.

– Красота – в глазах смотрящего, – скривилась Поэтесса. – Красота – это не главное…

А, ну да. Ругательное слово, я забыла.

11 Утопающая девушка

«А что же тогда главное?» – думала я тем вечером, стоя под кровавыми колготами в галерее. Если уж в искусстве красота больше не главная, то где же ей тогда быть?