Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

Я села и закурила у одного из кораблей, дочитывая справку о Мандзони. Она заканчивалась на оптимистичной ноте: после смерти художника от инфаркта его Дерьмо сильно подорожало. Ему было всего двадцать девять. Банки расползлись по музеям и коллекциям мира и продавались на аукционах по таким феноменальным ценам, что отец Мандзони, поди, в гробу вращался, как в стиралке.

Эти алхимические банки послужили окончательным доказательством того, что люди больше не покупают искусство. Они покупают художников, их имена и кусочки их прихотливых личностей. Более того, именно покупка банки с дерьмом за баснословные деньги и дает ей статус искусства, а покупателю – сопричастность к нему. Как там было у «фосфенов» из музея невидимого искусства? Деньги банальны, пока не потрачены с болью.

В тексте была удивительно нежная приписка:

Отчасти «Дерьмо художника» обрело столь широкую известность из-за томительной неизвестности, действительно ли банки содержат экскременты Мандзони? В период, когда репутация (имеется в виду смерть) художника подняла рыночную ценность его работ, эта неуверенность ощущалась особенно остро. Таинственное содержимое банок горячо обсуждается по сей день, поскольку вскрытие произведения искусства разрушило бы его ценность.

Ну да. «Фантазировать важнее, чем знать», как выразился мистер Ын. Невероятно. Сохранившийся от старой культуры пиетет к произведению искусства не позволяет коллекционерам и музеям просто взять и открыть банку. Интрига прямо…

Тот факт, что человечество способно задаваться подобными вопросами, не потеряв серьезного лица, привел меня в восторг. Возможно, всеми своими достижениями люди обязаны именно этой способности с одинаковой страстью задаваться вопросами: «Дружественна ли к нам вселенная?», «Сколько ангелов уместится на кончике иглы?», «Как распознать геном?», а также… также – «Есть ли в банке дерьмо?»

* * *

Я провела остаток дня у Философского Камня. Перед беседой с ним всегда следовало принять хоть немного совриска, вместо галлюциногенов, и я надеялась, что несчастного шарика хватит. Однако сочащиеся из него молекулы любви, которыми я надышалась, оказались, видимо, особо забористыми, потому что на сей раз Камень мне все подробно объяснил.

Начал он так: Искусство – по-прежнему о том, чего не видно.

Вот поэтому с Камнем было интереснее, чем с потолком. Подобно тому, как в подаренной Принцессой книжке про китайские вещи двенадцать небесных стеблей вели к красным трусам, Философский Камень задавал мистическую ноту, даже если вопрос был задан о банках.

Искусство всегда занято невидимым миром, и только им, – продолжал Камень. – Разумеется, невидимый мир изменился. Он больше не населен богами и демонами, в нем упразднены ад и рай, но он все так же волнует умы. Теперь там сны, чувства, молекулы, идентичности, биг дата, цифровые репликанты…

Идеи изменились, но они по-прежнему овладевают людьми. Раньше это называлось одержимостью. Современный человек хмыкает над призраками, бесами и духами, но сам просто орудует другими словами: галлюцинация, интроекция, перенос… От того, что люди перестали считать идеи сущностями, те не изменили своей природы: они вселяются в человека, манипулируют им, соблазняют его, разрывают на части, ведут за собой или обводят вокруг пальца. Они – как духи, вернее, они – и есть духи.