Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

А что еще им оставалось? Человек потерял божественность, душу, свободу воли, разум, а главное – смысл. Теперь ищет его везде. А смысл может быть где угодно: в тумане, паутине или даже в самом человеке, пока тот продолжает падать с небес в бездонный колодец с утюгами…

Камень стих и потемнел под грохотом дождя и ветра, завывающего в его бесчисленных отверстиях. Ручеек у меня под ногами унес белую фишку го в пруд с кувшинками. Я еще чуть подождала, но дождь не ослабевал, а ветер продолжал носить по небу мусорные пакеты, листья и вывернутые зонты. Я накинула капюшон дождевика и пошлепала по теплым лужам искать укрытия в кафе.

16 Больше часов любви, чем можно возместить, и расплата за грехи

Дождь закончился ровно в тот момент, как я толкнула дверь неизвестного кафе, будто звон входного колокольчика послужил сигналом к отбою.

– Публичный ноготь или тридцать восемь? – спросила меня сонная девушка в маске за кассой, когда подошла моя очередь.

Я заказала капучино. Стойки с сахаром нигде не было, и я попыталась жестами изобразить, как вытряхиваю пакетик в чашку, разбрызгивая капли с дождевика и повторяя на английском «Сахар! Сахар…» Продавщица уставилась на мою руку с отвращением. Я проследила за ее взглядом. Действительно, выходило неприличное, стимулирующее движение. Я осеклась и замедлила движения рукой, будто у невидимки «все уже произошло». Отвращение на ее лице переросло в ужас. Я не нашлась, как быть в этой ситуации и, расплатившись за кофе без сахара, вылетела за дверь под издевательский перезвон колокольчика.

Я села за самый дальний столик – во-первых, чтоб не пересечься ни с кем из свидетелей этой сценки, а во-вторых, чтобы ни на кого не дымить – и закурила, скривившись от двойной горечи сигареты и кофе без сахара. Дождь омыл землю, но не небеса. Тусклое солнце висело в пепельном смоге между едва различимыми небоскребами, как бельмо.

Где-то на середине сигареты я заметила, как кто-то вышел из кафе и направился в мою сторону. Я автоматом нацепила неприветливое лицо. Невзирая на нарочитый игнор, человек все равно подошел вплотную и произнес на британском английском:

– Ты так быстро убежала, что я не успел помочь. Не хрустальная туфелька, но все же… – он выложил на столик два пакетика с сахаром.

От неожиданности я расслабила лицо и подняла глаза на благодетеля: привлекательный европеец примерно моих лет. Темные волосы, красивые скулы, бархатный взор… Какой-то даже слишком привлекательный – и знает об этом. Его полуулыбка излучала то грациозное безразличие, которое обычно удается только котам или людям, привыкшим к обожанию.

Я показала жестом на соседний стул, и он присел со своим кофе. Мы обменялись социальными паролями: художник… из Израиля… в Шанхае впервые… резиденция на три месяца. Журналист… британец… в Китае уже два года… работает на англоязычную прессу для экспатов.

На самом деле, все эти вступительные коды были лишь для проформы. Между «такими европейцами!» в Шанхае связь возникает совершенно иначе, чем «на своей территории». Тут они мгновенно перестают быть «иностранцами» друг для друга. Их слишком многое роднит: чувство чужеродности, невозможность затеряться в самой безликой толпе, какая-то выученная робость в глазах от постоянного ощущения, что ты – слон в чужой посудной лавке, не знающий ни языка, ни законов этого мира. К тому же, им не приходится подыскивать общие темы. По крайней мере, одна всегда наготове, огромная и волнующая – собственно, Шанхай и опыт пребывания в нем. Так что беседы с «такими европейцами!» тут клеились легко и свободно и сразу начинались с отметки «хорошие знакомые», а не «первые встречные».

* * *

– О чем пишешь? – спросила я журналиста.

– Как обычно. Что людям интересно? Список самых сексуальных членов компартии. Где выпить натурального чаю из фекалий панды по двести баксов за чашку?

Смешной.

– То есть новости?

– И новости тоже, конечно. Китайские ученые сосчитали всех дождевых червей в мире. Пекинская опера прервана из-за фаллоимитатора, который приняли за бомбу. Уйгурским подросткам надоел летний лагерь…

Смешной и злой. Все как я люблю.

– И над чем ты сейчас работаешь?

– В смысле, всерьез?

– Да, всерьез.

– Над заметкой о призрачных невестах.