Каждый вдох

Он приехал в ее квартиру через несколько часов, и они поговорили на пороге. Джош снова извинился, Хоуп удалось скрыть свое волнение. Согласившись встретиться с ним в четверг, она закрыла дверь и обессиленно прислонилась к ней. Хоуп прилегла на диван в гостиной, рассчитывая полчаса подремать, но проснулась только на следующее утро. После пробуждения она сразу же подумала, что Тру уже летит в Зимбабве, и разделяющее их расстояние увеличивается с каждой минутой.

Работала она в тот день на автопилоте, не запомнила никого из пациентов, за исключением девочки-подростка, пострадавшей в жуткой автомобильной аварии. Если другие медсестры и заметили, что Хоуп сама не своя, то ничего не сказали.

В среду после работы она решила навестить родителей – мама оставила сообщение на автоответчике, пообещав рагу, – и по дороге заехала в местную булочную за черничным пирогом. Но в булочной принимали только наличные, а в суматохе последних дней Хоуп забыла зайти в банк. Помня, что в машине есть немного денег, она вернулась и открыла бардачок. Что-то выпало на пол, и в попытках прибраться Хоуп увидела свой портрет.

У нее перехватило дыхание: должно быть, Тру положил его в бардачок в день ее отъезда! Хоуп не могла оторваться от рисунка, руки начали дрожать, но надо было расплатиться за покупку. Аккуратно положив рисунок на пассажирское сиденье, она поспешила в булочную.

Вернувшись в машину, Хоуп не сразу повернула ключ зажигания, а сначала взяла рисунок. Вглядевшись в свое изображение, она увидела женщину, безнадежно влюбленную в рисующего ее мужчину, и Хоуп страшно захотелось еще раз оказаться в объятиях Тру, вдохнуть его запах, уколоться о жесткую щетину, увидеть лицо человека, который интуитивно понимал ее, как никто и никогда. В последний раз побыть с мужчиной, похитившим ее сердце.

Опустив рисунок на колени, в открытом бардачке она заметила еще один листок. Он был тщательно сложен, а сверху лежал конверт с ее именем. Дрожащими руками Хоуп взяла конверт.

Развернув сначала рисунок, она увидела себя и Тру на пляже, лицом друг к другу. На минуту Хоуп словно разучилась дышать и почти не обратила внимания, что рядом припарковалась другая машина с включенной на полную громкость стереосистемой. Хоуп долго смотрела на Тру, переполняемая нежностью и тоской, и наконец заставила себя отложить рисунок в сторону.

Конверт вдруг показался тяжелым. Хоуп не хотелось его открывать – лучше подождать, когда она вернется домой и будет одна, но письмо словно звало ее. Распечатав конверт, Хоуп достала листок и начала читать.

«Дорогая Хоуп!

Не знаю, прочтешь ли ты это письмо, но в растерянности и смятении я хватаюсь за соломинку. Вместе с письмом ты найдешь два рисунка. Первый ты, наверное, узнаешь. Второй я начал, когда ты ездила на предсвадебный банкет. Вернувшись в Зимбабве, думаю, я буду рисовать тебя снова и снова, но те рисунки, с твоего разрешения, мне хотелось бы оставить у себя. Если тебе это не по душе, дай мне знать, и я вышлю их либо уничтожу и удержусь от дальнейших попыток. Ты знаешь, что я был и останусь человеком, достойным твоего доверия.

Думать о жизни без тебя мне невыносимо, но я понимаю твое решение. Я видел, как сияли твои глаза, когда ты говорила о детях, и чувствую, как мучителен для тебя этот выбор. Для меня он сокрушителен, но в глубине души я не могу тебя винить. В конце концов у меня есть сын, и я не представляю себе жизни без него.

Когда ты уедешь, я, наверное, прогуляюсь по пляжу, как гуляю каждый день с самого приезда, но все уже будет иначе. С каждым шагом я стану ощущать тебя рядом со мной и внутри меня. Ты уже стала моей частичкой, и этого не изменить.