Каждый выбирает по себе

«К морю стремился…»

К морю стремился,
          морем дышал на юге.
Но когда мое сердце
          слушать начнут врачи  –
они услышат отчетливо
          посвист вьюги
и голос филина,
          ухающего в ночи.
Бьет кабарга копытцами
          дробно-дробно.
Бьется над логом
          сохатого трубный зов.
Это Сибирь
          в груди моей
                    дышит ровно
всей протяженностью
          древних своих лесов.
Это во мне
          снега по весне не тают
и ноздреватый наст
          у краев примят.
Птицы Сибири
          в груди у меня
                    летают.

Реки Сибири

          в крови у меня
                    гремят.
Это во мне
          медведи заводят игры,
грузно кряжи качаются
                    на волне.
Ветер низовый.
          Кедры роняют иглы.
Хвойные иглы  –
          это во мне, во мне.
Это во мне поднялся
                    и не стихает
ветер низовый,
          рвущийся напролом.
Смолка
          по старой лиственнице стекает.
Бьет копалуха раненая
                    крылом.
Я ухожу из вьюги,
          из белой вьюги.
Лодка моя качается
                    на волне.
Еду куда-то.
          Морем дышу на юге.
Белые вьюги
          глухо гудят во мне.

Вдовы

Как части гарнизона,
погибшего за Брест,  –
бессменно и бессонно
несут они свой крест.

Без жалобы и вздоха,

грядущему на суд,
тебе на суд, эпоха,
свой крест они несут.

Давно ушли мужчины

от этих берегов.
Оставили морщины.
Оставили врагов.

Оставили негусто,

уйдя в небытие.
Нетленное искусство.
Бессмертие свое…

Бессмертные романы.

Посмертные листы.
А между тем карманы  –
пусты они, пусты.

Но вечно ждать готовы  –

всё ждут, что позовут,  –
седеющие вдовы
надеждою живут.

Всё верят, что воздастся

за совесть и за честь.
Что рукопись издастся,
и смогут все прочесть.

И что один приятель,

им преданный навек,
талантливый ваятель,
но бедный человек,

украсит ту могилу,

тот холмик некрутой,
надгробною фигурой,
гранитною плитой…

Посмертная страница.

Бессмертная строка.
Но все это хранится
в безвестности пока.

Но вечно ждать готовы,

всё ждут, что позовут,  –
седеющие вдовы
надеждою живут.

Живут, свое отплакав.

Глотают стужу ртом.
Платонов и Булгаков,
мы встретимся потом.

Минуты этой ради

хранят они года
те общие тетради
их общего труда.

Хранят светло и нежно,

и всё у них в былом.
Но вера и надежда
сидят за их столом.

«Все сущее мечено временем…»