Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары

На постоялом дворе Криннер-Кофлер я долго беседовал с бывшим учителем из Мюнстера, теперь он на пенсии. Я спросил, как закончилась война лично для него, и попросил описать самые последние события – и вот что он ответил. Это было в Голландии, канадские танки шли в атаку и были уже в какой-то сотне метров. Их отряд, подчиняясь приказу, пошел брать пленных на ферме уже в тылу наступавших танков противника – канадцы их тем временем обогнали, – и там, направив пистолет на своего командира, он не позволил расстрелять взятых в плен голландских крестьян. И через какое-то время его самого, его голландских пленников и командира, которого он тоже взял в плен, отделяло от дороги, по которой шли канадские танки, лишь несколько кустиков – противник словно бы тек вперед и, так сказать, влек его за собой, а он шел следом и пытался его опередить, чтобы раньше оказаться на позициях своих войск. В конце концов вместе со всеми своими пленными он и сам оказался в плену.

Из соседнего домика пришел слабоумный сын лесника и, издавая странные звуки, шедшие из его непостижимого нутра, прицепился сначала ко мне, а потом к умной на вид охотничьей собаке. Мы оба терпеливо это выдержали. Позже мальчик последовал за мной в хижину клуба альпинистов, где я как раз собирал немногочисленные пожитки, и забрал у меня последнюю плитку шоколада. Я не возражал, ведь поначалу он явно намеревался взять и бинокль, и записную книжку, но раз уж я без сопротивления отдал ему малую часть своего скарба, он, вероятно, остался доволен набегом и теперь просто возлежал на вещах, которые ему, конечно, хотелось бы заполучить.

Крутой спуск к Байеральпе; несколько уродливых домишек, вроде тех, что стоят на альпийских лугах, примостились в небольшой низине. Здесь начинается лесная тропа в Вильдбад-Кройт. Дождь лил уже некоторое время, и неожиданно, всего за несколько минут, сумерки сгустились так, будто надвигалось ненастье библейских масштабов. Чтобы малость поберечься, я присел на скамейку под козырьком пустующего домика, и уже в следующий миг поднялась настоящая буря, понеслась по всей узкой долине, взвивая клочья бело-серого тумана меж стонущими деревьями. Погода становилась все более грозной, и я подумал, что сейчас ливень достигнет предельной силы, как вдруг началось такое, по сравнению с чем все предыдущее было лишь скромным началом. С отвесной скалы напротив отовсюду ринулись вниз белые, пенящиеся водопады, и вот всё уже в беснующихся белых облаках, которые, разрываясь клочьями, на несколько секунд обнажили верхушки деревьев, а потом, словно в паническом бегстве, хлынули вниз по склонам. И этот бушующий занавес вдруг словно бы разорвался, открыв вид на белопенные водопады и бурливые ручейки, которых мгновение назад вообще не было. Непогода обрушилась на долину, как божья кара на нечестивцев. Я долго ждал, пока закончится самое страшное, вглядываясь в непостижимое бурление и зная, что кроме меня этого не видит никто. В моем тогдашнем странном и подавленном состоянии сама мысль о том, чтобы отойти от границы, спуститься в долину, туда, где живут люди, была мне невыносима, и я решил двигаться к западу, круто поднимаясь вверх к горному хребту, несмотря на то что дождь еще не закончился. Сложный подъем я начал как раз вдоль бесновавшегося водопада. Каменная тропа превратилась в неистовый ручей, и по мере подъема он становился все яростнее. Облака вскоре целиком поглотили меня. А наверху, на перевале Вильдерманн, передо мной вдруг открылся горизонт, от края до края пылавший сквозь дождь желто-оранжевым солнечным светом. Вершины, долины, леса казались теперь грандиозной зыбью над глубинами гор – это было словно знамение всему страждущему народу, в то время как за моей спиной из бездны поднимался белый, колыхающийся занавес тумана. И, словно в театре, он вновь закрыл собой сцену.

Вечер я провел в горном приюте, разговаривал с многократным чемпионом Германии 50-х годов по водному слалому, и он рассказал мне о своей спортивной жизни после войны. На тренировках, когда он был один, он часто плакал от голода.