Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары

Впрочем, дед всегда был вполне в здравом уме, когда рассказывал о раскопках или описывал древние надписи на мраморе, обнаруженные им в венецианской крепости у входа в порт на острове Кос или на глыбах, из которых состояли ее стены. Позднее, уже двадцатипятилетним, в 1967 году я снимал на острове Кос свой первый полнометражный фильм «Признаки жизни» – в той самой крепости. Некоторые надписи я тоже вставил в фильм, а в одной из сцен герой вслух переводит текст на мраморной глыбе, лежащей во внутреннем дворике. Дедушка Рудольф перенес из классической филологии в археологию точную аналитическую оценку древнего текста. Это были мимиямбы Герода, второстепенного греческого драматурга III века до н. э. Текст, из которого прежде были известны лишь разрозненные строки, в 1890 году был найден почти целиком на хорошо сохранившемся папирусе в египетской гробнице в оазисе Эль-Файюм. Мимиямбы представляют собой серию коротких фарсов, бытовых сцен из народной жизни, грубоватым языком расписанных на нескольких персонажей, хотя, вероятно, они исполнялись на улицах и рыночных площадях одним-единственным актером в маске, говорившим за всех разными голосами. В текстах речь идет о вещах более чем житейских: в одном – о горничной, которую утром не разбудить, хотя давно пора кормить свиней, в другом – о владельце публичного дома, который вдруг разражается речью, пронизанной пафосом аттической трагедии, на древнем сценическом наречии многовековой давности, в третьем – о двух молодых женщинах, пытающихся вызнать у сапожника, кто купил изготовленные им дилдо. Странно, что чопорные академики на исходе XIX столетия могли говорить о том, что происходит в этих текстах, только околичностями. Лишь пятый мимиямб выбивался из общего ряда, и в некотором роде он и решил судьбу моего деда. Речь в нем идет о том, как две женщины отправляются в святилище Асклепия, бога медицины. Опасаясь, что он может сделать людей бессмертными, Зевс, отец богов, убил его молнией. В тексте женщины детально описывают произведения искусства и храм, а также лечебницы острова Кос. Геронд, который, как предполагается, жил и писал в Александрии Египетской, скорее всего, сам был родом с этого острова. Подобно тому, как за несколько поколений до него Генрих Шлиман, вдохновленный «Илиадой», откопал Трою в Малой Азии, мой дед, воодушевленный мимиямбами, тоже взялся за заступ и отправился искать следы прошлого на острове Кос. У него было чувство ландшафта, а также талант воскрешать пейзаж в воображении таким, каким он был две тысячи лет назад, еще под покровом лесов. Так, на широкой равнине с разбросанными тут и там оливковыми рощами он начал копать в месте, которое с виду казалось ничем не примечательным, и обнаружил позднеримские термы. На одном горном склоне он провел пробные раскопки и нашел первые указания на большой храмовый комплекс. Спустя почти пятьдесят лет после всех этих открытий местный гид, мальчишкой помогавший моему деду, утверждал, что обладает тайными знаниями об этом месте и что именно он направил моего деда по верному пути. Этот миф, хотя и давно развенчанный точными отчетами коллег Рудольфа о ходе исследований, продолжает возрождаться, потому что такова природа мифа – он живет долго и за пределами фактов. Дед обладал одним качеством, которое очень высоко ценю я сам, – умением читать ландшафт.

Десятилетия спустя в своем безумии он был одержим ужасным сценарием: его выгонят из дома, из дома, который он построил под Мюнхеном для Эллы и для себя, и увезут прочь, на рассвете приедет грузовик и заберет все – его книги, одежду, мебель. Каждую ночь он вставал и в глубокой печали упаковывал костюмы в чемоданы, готовил к вывозу мебель. Каждый день бабушка распаковывала чемоданы, развешивала одежду по шкафам и расставляла мебель обратно по местам. Иногда кто-нибудь осторожно заводил разговор о том, не лучше ли поместить Рудольфа в место, где о нем позаботятся, но бабушка категорически пресекала такие рассуждения. «С этим человеком я счастливо прожила всю жизнь. Тому, кто хочет его забрать, придется сперва переступить через мой труп». Но самым трогательным для меня остается момент, который бабушка описала мне гораздо позднее. Рудольф в конце жизни много лет не узнавал ее и обращался к ней «милостивая госпожа». Однажды он вышел к ужину одетым с нехарактерной для него строгостью, в костюме и галстуке. Перед подачей горячего он аккуратно свернул салфетку, разложил столовые приборы возле тарелки и поднялся. «Милостивая госпожа, – сказал он с поклоном, – если бы я уже не был женат, я тотчас просил бы вашей руки».