Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары

Я очень хотел вернуться в Захранг или хотя бы в Вюстенрот, где у нас были друзья-футболисты, которых я, правда, помню сейчас очень смутно. В Захранге, где я прожил гораздо дольше, я водил дружбу с Ади Рихтером, Рюппом Кайнценом и Луи Хауценом. Рюпп Кайнцен стал потом дояром на ферме Фрауэнинзель в Химзее, а погиб от ожогов. Должно быть, он здорово набрался и курил в постели. Луи на своем велосипеде съехал с дороги на крутом склоне перед Ашау и врезался в дерево. Он умер, не дожив до двадцати лет. В Вюстенроте нашими друзьями были Зеф и Шинкель, с которыми мы дни напролет гоняли в футбол в любую погоду. Позже Шинкель стал лакировщиком на автомобильном заводе, а Зеф – маляром. Вообще-то Зеф был дальтоником, так что такая профессия для него могла бы показаться странной – но мастер смешивал для него краски, а Зефу оставалось только нанести их на стены. Прощание в связи с нашим переездом в Мюнхен дало нам повод надраться до беспамятства. Мы купили тогда несколько бутылок самой дешевой бормотухи, красного вина с вермутом. Я доковылял до квартиры отца, который тут же уложил меня в постель и подставил ведро для рвоты. Я проблевал всю ночь, а отец был безмерно горд тем, что его сын, похоже, приобщился к настоящему братству. То, что мне не было тогда и двенадцати, ему казалось особенно почетным. Одним из последствий этого загула стало то, что и десятилетия спустя все тело у меня содрогалось при виде красного вина, и это отвращение было никак не побороть.

В это время мама пыталась встать на ноги в Мюнхене. В Захранге у нас не было будущего: только пасти коров или валить лес. В деревенскую общину нас тоже так до конца и не приняли – хотя нас не отвергали как совсем чужих, все-таки считали за «приезжих». И значит, в наш круг общения попадали в основном дети таких же беженцев или ребята с окрестных ферм. Вскоре после войны в рамках плана Маршалла мы стали получать первые пакеты CARE[8], спасшие нас от самой тяжелой нужды. И за это я на веки вечные благодарен Америке. Помимо прочего, в этих посылках была кукурузная мука, которая была нам незнакома и выглядела довольно подозрительно. Мама сделала так, что она стала для нас вкусной, солгав, что желтоватый цвет придают муке содержащиеся в ней яичные желтки, что и очень питательно, и полезно. С тех пор блюда из кукурузной муки шли у нас на ура. И еще в одном из первых пакетов была книга, по формату как большая тетрадь, – на ней было написано «Винни-Пух». Я преклоняюсь перед разумностью и добротой тех, кто собирал эти посылки. Конечно, сегодня уже никто не помнит, кому пришла в голову такая идея, кто складывал эти посылки, но лично я сердечно благодарю женщин и мужчин, которые этим занимались. Целая толпа детей с окрестных ферм набивалась в маленькую кухоньку нашего домика. Нас всегда было четырнадцать ребят – сплоченная группа из тринадцати мальчиков и одной девочки из Бергерхофа, которую мы звали Бабёшка; она была смелее и изобретательнее большинства мальчишек. Мы рассаживались на диване, нескольких стульях, на полу и на подоконнике и, сгрудившись и затаив дыхание, слушали, как моя мама разными голосами читает за Кристофера Робина, Винни-Пуха, Пятачка и Иа-Иа. От восторга у нас захватывало дух. Потом были другие книги – например, «Янтарная бусина», рассказ о девочке-сироте, которая росла бедной и гонимой, но носила на шее янтарную бусину – кажется, это была одна из костяшек счетов, – и по этой бусине после множества сюжетных поворотов ее признали родители, которые, если я не ошибаюсь, происходили из знатного графского рода. Эту историю мы могли слушать только маленькими порциями, по кусочкам, потому что все дети ревели в голос. Помню, как брат Бабёшки, которого звали Эрнст и который был единственным, кто не слушал чтения, как-то раз резко открыл дверь кухни и заорал: «Бабёшка, а ну марш свиней кормить!» Она со слезами на глазах протиснулась мимо всех нас к выходу, рыдая, раздала свиньям корм и через полчаса, все еще рыдая, вернулась, а мама стала читать что-то повеселее.