Казнь королевы Анны

– О, Клемент! – возразил взволнованный король. – Сколько принцев, имевших точно таких же преданных и неподкупных слуг, стали жертвами неожиданной насильственной смерти! Убийца заверял их в своей преданности в ту самую минуту, когда его кинжал наносил им смертельный удар; дружеская рука подносила им чашу с отравленным вином на оживленном пиру! Клемент, ты никогда не давал мне повода усомниться в тебе, ты меня не обманывал и не льстил мне! Я верю в твою честность, неподкупную преданность: присматривай же за ними! Я не дам прикоснуться к моей больной ноге ни одному врачу, кроме тебя. Мне надоела жизнь, но я буду отстаивать ее с отчаянным упорством. Если бы я мог пасть со славой в бою, я не стал бы жалеть ни о чем, что оставил на земле, даже о престоле; но умереть в засаде или от руки врага, который будет смеяться надо мной, наслаждаться моими предсмертными мучениями и оскорблять меня безнаказанно, который возьмет скипетр, стоящий около моей постели, и завладеет моей королевской короной, – это выше моих сил, мысль об этом отравляет мое существование! И когда эта женщина предлагает мне блюдо с моего же стола и смотрит на меня с веселой улыбкой, я только в редких случаях отвечаю согласием на такую любезность. Я смотрю подозрительно и на того, кто подает мне хлеб, и на того, кто подносит вино; я сажусь за обед иногда раньше, а иногда позже назначенного времени, но отлично знаю, что подобные меры – плохая гарантия, если враги мои действительно решили завладеть моим троном!

Генрих VIII замолчал и откинулся на высокую спинку кресла, как будто обессилев после длинной и эмоциональной речи.

Но не прошло минуты, как он внезапно и стремительно вскочил с места.

– Клемент! – воскликнул он повелительным тоном. – Не смейте говорить никому о нашем разговоре! Да притом… почем знать? И вы тоже, быть может, принадлежите к партии моих тайных врагов?

Кровь прилила к сердцу старого доктора, и его всегда кроткое, спокойное лицо запылало от гнева.

– Ваше величество! – сказал он изменившимся голосом, изобличавшим силу его негодования. – Вы, верно, в лихорадке… Только этим я могу объяснить такое оскорбительное для меня заключение! Ваша жена, ваш врач, весь ваш придворный штат, не исключая этой бедной собаки, которая дремлет около кресла, вступили в общий заговор против вашей особы!

– Ну, извините, доктор, – проговорил чуть слышно сконфуженный король.

Он был втайне доволен гневом сэра Клемента, а еще того более пылающим румянцем, покрывшим бледное, спокойное лицо старого медика.

«Кровь никогда не лжет! – рассуждал подозрительный Генрих. – Язык может лукавить… Люди умеют плакать притворными слезами… Но кровь не подчиняется никаким приказаниям; румянец вызывают только сильные чувства, но нельзя забывать, что человек краснеет иногда от стыда, от сознания своей страшной испорченности!»

– Сомнение – самый злой из бичей человечества! – воскликнул, уступая невольному порыву, раздраженный король.

Он подошел к кушетке, которая стояла на другом конце комнаты, и упал на нее так грузно и стремительно, что раздался довольно сильный треск.

Тогда доктор Клемент приблизился к нему и сказал с достоинством:

– Государь! Я лечил вашего уважаемого покойного родителя и вашу августейшую, благородную мать Елизавету Йоркскую; я присутствовал при кончине вашего деда. Я служил так же честно и вам, ваше величество. Я хотел служить вам до конца моей жизни, но одно ваше слово все перевернуло, и я клянусь своей совестью, что с этой минуты никогда не появлюсь во дворце!

Старик снял с шеи орден, данный ему за верную и усердную службу, и, положив его почтительно у ног своего повелителя, вышел медленным шагом из королевской спальни.

Генрих VIII молчал, и лицо его оставалось бесстрастным, но, когда доктор вышел, он произнес невнятно какое-то проклятие и оттолкнул носком своего сапога орден сэра Клемента.

Но вспышка гнева уступила место печальному раздумью.

– Я его заподозрил совершенно напрасно, – прошептал он уныло, – он один из всех был мне душевно предан; никакие сокровища не смогли бы заставить его поступить против совести; я могу обвинить его только в преувеличенной приверженности Екатерине! Он, как и все почитатели этой властолюбивой и надменной принцессы, не простил мне моего брака с Анной. Но я и сам, черт возьми, сознаю все безумие подобного союза!.. Эй, Клемент, вернись! – крикнул громко король.

Убедившись, что доктор не слышал его зова, Генрих VIII привстал и потянул порывисто и сердито сонетку. Паж быстро вошел в спальню.

– Сэр Клемент еще здесь? – спросил его король.

– Он только что уехал.

– А есть ли кто в приемной?

– О да, ваше величество, там находятся граф Кромвель Эссекский и испанский посланник!

– Как? Испанский посланник? Он уже опять здесь! – проговорил король с большим воодушевлением. – Пусть он ждет, если хочет, а мне хочется спать… Нет, впрочем, попроси ко мне графа Эссекского!

И Генрих лениво растянулся на кушетке.