Казнь королевы Анны

Он прожил двое суток один со своими думами в многолюдном, огромном городе; он ждал ежеминутно гонца от короля, но гонец не являлся; он считал невозможным явиться ко двору, не узнав предварительно о намерениях своего повелителя; его тянуло прочь от этих шумных улиц и прокопченных зданий, но мысль оставить Лондон, где в Тауэре была заключена его единственная любовь, была для него тяжелее смерти.

Это неопределенное странное положение лишало Перси энергии и выводило из терпения.

Наступил третий день. Граф сидел в кабинете, когда к нему вошел тот самый дворянин, который охранял его ложу в Гринвиче; молодой человек подал ему пакет, запечатанный выпуклой королевской печатью.

Нортумберленд осторожно вскрыл конверт; рука его дрожала от сильного волнения.

Он прочел дважды содержание указа, и его выразительное прекрасное лицо страшно побледнело: король Генрих VIII предписывал ему состоять в числе лордов, созванных для суда над Анной Болейн.

– Он судит по себе, – прошептал пораженный граф, с трудом сдерживая негодование. – Он, верно, воображает, что ревность, вызванная во мне благоволением к сэру Генри Норису, выказанным перед целым собранием, заставит меня действовать против нее, погибшей. Нет, король ошибается!.. Я действительно пережил нестерпимые муки, когда она, забыв данные мне обеты, стала женой другого. Но теперь королевский венец снят с ее головы… Она брошена всеми, ненавидима всеми, и будь она еще более виновна, чем считают все, я стал бы защищать ее перед целым светом!.. Анна… О, если все, что я слышал, не клевета… если в тебе действительно умерло чувство долга, то пусть Господь будет тебе судьей… а я сделаю все, что от меня зависит, чтобы скрыть твой позор от земного суда.

– Да, позор! – повторил с содроганием Перси. – Творец земли и неба, зачем Ты допустил, чтобы она была отмечена роковым клеймом? Зачем Ты приковал мою жизнь к ее жизни и позволил ей отравить мою светлую молодость? Чем я заслужил такое испытание? – Он задумался и продолжал с пламенным увлечением: – О, мой Отец небесный, прости мне этот грешный и безрассудный ропот, возьми, отдай ей все – мою честь, мою будущность, и да будет над нами Твоя святая воля!

Бумага и конверт давно соскользнули с колен Нортумберленда на пушистый ковер, но мысли его витали далеко; он провел целый день, не выходя из комнаты, не зная, на что ему решиться. Но с наступлением вечера к нему вернулись энергия и сила.

– Решено, я поеду на заседание суда! – воскликнул он, вставая из глубокого кресла. – Я сделаю все возможное и невозможное, чтобы спасти ее, и принесу ей в жертву, если это понадобится, не совесть, но жизнь. Я дам ей незапятнанное, знаменитое имя моих доблестных предков!.. Запомни эту клятву, старый отцовский дом! Ты давно опустел, но я люблю тебя как безмолвного свидетеля моего невозвратного и блаженного детства; в расцвете молодости я лелеял в твоих потемневших стенах золотые мечты… потом настали бури… Я давно схоронил все надежды на счастье… у меня ничего не осталось на земле… Но эти испытания не сделали меня холодным эгоистом, и если мне удастся стереть хоть одну из ее горьких слез, то я благословлю Создателя Вселенной за свою одинокую и бесцельную жизнь.

Глава XXVI Тауэр

Мрачное здание Тауэра и ближайшие к нему улицы выглядели как крепость, готовившаяся выдержать осаду или штурм: повсюду были войска; к узким окнам тюрьмы за ночь приделали железные решетки и дубовые ставни, которые мешали толпе увидеть, что делалось под ее массивными сводами. Можно было подумать, что Англии грозит великая опасность, но на самом деле весь этот арсенал сверкающего на солнце оружия был собран у Тауэра для борьбы с одинокой и беззащитной женщиной, бывшей еще вчера английской королевой, а на другой день отверженной и покинутой всеми.

Везде слышались толки об убийствах, отравлениях, раскрытом заговоре; казалось, что вся злоба, свойственная роду человеческому, была направлена на этот небольшой уголок столицы Англии и что Анна Болейн одна совершила более преступлений, чем легион злоумышленников, рассеянных по свету.

Рассказывали, что королева Анна по прибытии в Тауэр упала на колени и воскликнула с мольбой: «Помилуй меня, Господи!», что ее отвели в то отделение замка, где она провела, по древнему обычаю, весь канун того дня, в который совершилось ее коронование; говорили еще, что она не рассчитывает на пощаду и предается глубокому отчаянию.

Эти вести жадно слушали и передавали дальше. Утверждали еще, что тюремные власти, согласно инструкциям, очень зорко стерегли камеры графа Рочфорда и молодых людей, арестованных Кромвелем, – к ним не пускали даже родных, им даже не разрешали уведомить близких о своем заключении.

Однако, несмотря на бдительность стражи, несмотря на опасность, которая грозила нарушавшим приказ, с наступлением вечера в одинокую камеру, где томился Уотстон, тихо вошла женщина под плотной черной газовой вуалью.