Казнь королевы Анны

Граф Эссекский недоверчиво взглянул на него.

– Я так привык! – продолжал Перси с тем же ледяным равнодушием. – Я слишком хорошо изучил человечество, чтобы не знать, для чего все мы разыгрываем в свете эту комедию.

Последние слова графа Нортумберленда отчасти усыпили подозрительность Кромвеля: он начал подумывать, что встретил человека столь же испорченного, но ему и в голову не пришло, что судьба послала ему строгого судью, знавшего все его темные цели.

– Я вполне разделяю ваше мнение, – произнес он спокойно.

– Рад слышать это, граф! – сказал с живостью Перси. – Мы, люди просвещенные, должны знать, что за всеми пышными фразами и громкими словами об общественном благе, о славе, бескорыстии и возвышенных чувствах стоит желание создать себе хорошее материальное положение.

– О да! – сказал Кромвель, все еще не решаясь быть вполне откровенным.

– Поглядишь иной раз, – продолжал Перси, – люди мечутся, рыщут, упрекают друг друга в невнимании к человеческим бедам, а на деле оказывается, что все великие и ревностные деятели трудились исключительно ради собственного блага.

– Это так! – произнес благодушно Кромвель, сознававший в душе, что он входит в число такого рода деятелей.

– Земная слава – дым, – сказал Нортумберленд, – а тюрьма и секира – реальность, и многим, очень многим из баловней судьбы пришлось столкнуться с ними и потерпеть крах.

Неприметная дрожь пробежала по телу Кромвеля.

– Итак, теперь мы превосходно поняли друг друга! – сказал внезапно Перси, гордо и смело взглянув в глаза графу Эссекскому.

– Я думаю, что да, – отвечал лорд Кромвель.

– Вы богаты, как Крез, – сказал Нортумберленд, – но у вас нет поддержки. Вы человек практичный и предпочтете найти во мне надежного союзника, а не нового опасного врага. Говорите же смело и вполне откровенно, могу ли я рассчитывать на содействие ваше в весьма серьезном деле?

– Я понимаю вас, – отвечал граф Эссекский, вступавший уже не раз в такие соглашения. – Объясните же мне, в чем дело, и скажите прямо, как будут оценены мои труды.

– Вот так! – сказал граф, указав на шкатулку, стоящую на столике. – Что касается дела, то оно не требует пространных объяснений: я прошу вас принять сторону королевы и помочь мне спасти и оправдать ее.

Дикое, почти звериное бешенство исказило внезапно лицо графа Эссекского, он стиснул кулаки и подскочил, как тигр, к графу Нортумберленду.

– Мне принять ее сторону?! – воскликнул он с безумным, истерическим смехом. – Вы не просили бы об этом, если бы могли заглянуть в мою душу. Так знайте же, что если бы я мог купить ее погибель ценой всего того, что скопил тяжелым и кровавым трудом, то я бы не задумался ни на минуту.

Лорд Перси побледнел при виде этой страшной ненависти.

– И сделали бы, в сущности, ужаснейшую глупость, – произнес он спокойно.

– Может быть, – отвечал хладнокровно Кромвель, – но я бы сделал то, что сказал.

– Почему? – спросил Перси.

– Потому что я вынес за мою жизнь немало оскорблений, но одно из них, только одно, милорд, проникло в мое сердце подобно раскаленному железу! О нет, я не могу, не хочу и даже не в силах простить Анну Болейн.

– Что же она вам сделала?

– Милорд! – воскликнул Кромвель. – Я не отвечу на последний вопрос. Мне больно отвечать вам решительным отказом, но ничто в целом мире не заставит меня спасти Анну Болейн и дерзкого Рочфорда от казни, на которую они обречены!

– Как знать? Вы, может быть, проиграете партию, и вам тогда, конечно, придется пожалеть о том, что чувство мести лишило вас поддержки графа Нортумберленда и многих из его влиятельных друзей.

– Тем хуже для меня! – отвечал граф Эссекский. – Я сознаю вполне, что действую в ущерб моим собственным интересам, но я не в состоянии изменить себя и простить Анну Болейн.

Суровая решимость, которая звучала в этом дерзком ответе, разбила все надежды графа Нортумберленда: им овладело чувство беспредельного горя; страх за Анну Болейн сломил его; разговор с Кромвелем лишил его последней надежды спасти ее от смерти.

Он перестал быть знатным и надменным вельможей, графом Нортумберлендом, и превратился в прежнего задумчивого, кроткого и любящего Перси.

– Послушайте! – сказал он, обратившись к Кромвелю. – Ведь вы, вероятно, любили кого-нибудь? В память об этом чувстве дайте мне увидеть королеву! Бриллианты моей матери будут платой за эту великую услугу.

Он снял яркий чехол с блестящими гербами и открыл шкатулку, обитую изнутри мягким белым атласом.

В ней лежал фермуар в форме яркой звезды, а от него тянулись четыре ряда крупных, шлифованных бриллиантов самой чистой воды. Цена этих чудесных женских украшений – серег, колец и прочих драгоценных вещей, хранившихся в шкатулке, – превышала два или три миллиона.

Сердце Перси заныло, когда он вспомнил, что это ожерелье сверкало на шее его матери и было предназначено в дар его дорогой и прелестной невесте.

Глаза графа Эссекского не могли оторваться от этих ослепительных, сверкающих бриллиантов.

– Что за чудесные камни! – произнес он отрывисто.

– Предоставьте мне возможность увидеть Анну Болейн, и эти драгоценности будут вашими! – сказал Нортумберленд.