Казнь королевы Анны

Кромвель сложил письмо, но продолжал стоять неподвижно, ожидая какого-нибудь замечания относительно прочитанного послания.

– Опустите мне занавес! – сказал Генрих VIII. – Меня клонит ко сну!.. Вы должны прибыть завтра в Тауэр раньше остальных.

Мягкий бархатный занавес скрыл роскошное ложе; свечи быстро погасли, и граф Эссекский вышел неслышно, притворив осторожно дверь королевской спальни.

Спалось ли в эту ночь повелителю Англии – история умалчивает об этом обстоятельстве.

Глава XXX Посещение

Старинный замок Уайтхолл, разрушенный пожаром в 1697 году, возвышался над берегом величественной Темзы.

Он был сооружен Робертом ди Гюрри, графом Кентским, во время царствования Генриха III. Этот граф уступил его впоследствии монахам, а они продали его потом Уолтеру Грею, епископу Йоркскому, который и велел называть его Йоркским.

Последним из обитателей этого замка был знаменитый кардинал Уолси, отделавший его изящно и роскошно.

Когда кардинал Уолси впал внезапно в немилость, король Генрих VIII завладел этим замком и сделал его местом своего пребывания.

Но, несмотря на это, все убранство замка напоминало о кардинале Уолси: лепные украшения и редкие картины были с его вензелями; даже на самых мелких вещах был его фамильный герб или девиз; помещения сохраняли данные им названия: «комната кардинала», «библиотека кардинала» и прочее.

И чем дальше, тем больше упрочивались эти воспоминания; сторожа сделали из них средство наживы, обращая на эти знаки внимание посетителей и получая дань за свои комментарии.

Граф Эссекский прошел из спальни короля на большую галерею, где кардинал Уолси часто прогуливался в свободное время, любуясь богатой коллекцией находившихся в ней редких произведений. Стены этой прекрасной и большой галереи были увешаны художественно выполненными портретами всех епископов, предшественников Уолси; эти бледные, строгие, величественные лица глядели из золоченых рам; только одна из них, отличавшаяся от остальных изяществом отделки, была пуста, так как Генрих VIII приказал в пылу гнева вынуть и уничтожить превосходный портрет кардинала Уолси.

Проходя мимо этих неподвижных фигур, облаченных в роскошные кардинальские мантии, граф Эссекский взглянул почти непроизвольно на опозоренную, опустевшую раму.

Он подошел задумчиво к высокому камину и машинально поднес худые руки к углям, догоравшим на золотой решетке.

«Я часто здесь работал, – подумал лорд Кромвель. – Боже мой! Как я был встревожен и смущен, когда предстал в первый раз перед кардиналом. Он нередко приказывал переносить сюда письменный стол в летнюю пору. Вот еще человек, пользовавшийся доверием короля и сброшенный внезапно с громадной высоты своего положения. Но я не допущу ничего подобного! Я вдвое осторожнее кардинала Уолси и, что важнее, вдвое предусмотрительнее! Я решил принять поддержку, предлагаемую мне графом Нортумберлендом, а этот своеобразный человек скорее умрет, чем поступит наперекор своей совести.

Боже, с каким презрением отзывался король о прошлой жизни Краммера!

Нет, я должен создать тысячи затруднений! Я не могу без этого рассчитывать на прочность моего положения: король, не задумываясь, сбросит меня в ту тину, из которой я, по его выражению, выполз, когда убедится, что я ему не нужен. Мне, может быть, и следовало бы поддержать Анну Болейн… но родные ее не замедлят сгубить меня. Что за пытка, Создатель, быть всегда настороже, постоянно бояться то того, то другого и исполнять каторжный труд, чтобы удержать добытое!»

Через час граф Эссекский уже стоял у дома Нортумберленда; с ним было двое слуг, вооруженных с головы до ног. На Кромвеле был плащ из темной грубой ткани.

Нортумберленд успел уже вернуться из Тауэра, его очень обрадовала и даже успокоила перемена, произошедшая в чувствах Анны Болейн, но участь, ожидавшая ее, приводила его в глубокое отчаяние.

Он был разбит усталостью и волнениями, но благотворный сон не шел к нему. Граф сидел в кабинете, погруженный в глубокое и грустное раздумье.

– Почему у меня отняли право оберегать этот нежный цветок? – прошептал он печально. – Анна была чиста и слаба, как голубка, в первый раз вылетевшая из родного гнезда; я бы укрыл ее от бурь и непогоды и обеспечил бы ей спокойную, почетную и счастливую жизнь… Король любил ее… но что же его любовь дала ей в результате?.. Он надел на ее головку королевский венец, на котором была кровь благородной страдалицы, изнывавшей в Кимблтоне, и Анне предстоит смыть своей кровью эту чистую кровь… И он еще решился включить меня в число ее судей и обвинителей!.. А лорд Кромвель? Боже, какая низость, какая возмутительная нравственная испорченность!.. Хотелось бы знать, за что он ненавидит и преследует Анну? Я спрашивал у нее, но и она не знает причины его ненависти.

Шум шагов и говор у подъезда прервали размышления Перси; минуты через две граф Эссекский вошел к нему с привычным невозмутимым видом.

– Милорд! – произнес он с приветливой улыбкой. – Я явился узнать, довольны ли вы мной или, вернее сказать, тем, как я исполнил свое обещание?