Казнь Мира. Книга третья (СИ)

— Отец должен был сделать так, но ему казалось, что дар Ядулы мелок, и он лишь распалит её на большую зависть ко мне. Боялся, потому что Ядула не знала смирения. Она убежала к лисам — те всех мало-мальски способных тащили в шаманство, но потом забросила, променяв дух на власть. Это и моя вина тоже. Мне не хватило смелости сделать с ней то, что я делаю с тобой сейчас. Когда Саландига погиб… — голос Яроваты немного просел. — Я не смогла стать верховной. Оглохла.

— Это как???

— Душевно. Я испугалась судьбы Саландиги, его груза, того, что мой сын останется сиротой, как остался ты. Верховным избрали ворона, талантливого, слышащего, но честолюбивого, и это плохо кончилось для всех нас.

Яровата смолкла и несколько минут не говорила, пока Хоуфра не поинтересовался:

— Моэги… кажется, так его звали? И почему половина ворона — чёрная?

— Да, Моэги-ворон. Он встал на сторону Ядулы, хотя не имел права. Забыл своё подлинное предназначение. Не оглох, а заткнул уши, предал всех, кто верил ему. Когда проклятие высвободилось, всё семейство Моэги почернело, и ни в каком обличье чернота не пропадает.

— Это ложь! Мы ведь жили тогда! И вороны уже были чёрными! Для кого вы сочиняете эти байки?!

Рассвирепев, Хоуфра сжал кулаки так, что пальцы хрустнули. Он хотел ударить Яровату, чтобы она почернела, а шаманка не дрогнула, словно и не заметила гнева. Сквозь зубы Хоуфра процедил:

— Поэтому род Моэги изгнали? Они теперь новые отверженные?

Она не ответила, но и так всё было ясно. Выдохнув, Хоуфра уставился на змея.

— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я стал шаманом? Боюсь, времени у меня нет.

— Это то, что ты должен сделать. Это предназначение, судьба.

— Нет никакой судьбы. Этому во всех царствах учат, одни вы как дикие. Странно это, если можете слышать Духов.

Через несколько минут он жалел о столь горячих словах и тем более о попытке ударить. Всё же с союзниками следует быть сдержаннее и мягче, тем более с матерью, только что получившей весть о гибели сына.

— Я полечу к семье Моэги. Их родич погиб в буре, я расскажу о его участи. Да и помощь нам их тоже понадобится, — чуть замявшись, Хоуфра произнёс. — Спасибо, что рассказала о шаманстве. Жаль, что слишком поздно для меня.

— Никогда не поздно, — она подняла печальный взгляд. — Не отрекайся. Шаман — это не власть мирская, на которую ты насмотрелся в других странах. Это путь тропами Духов. Ты пока не понимаешь, что уже идёшь ими, но понимаю я. Благословляю тебя, Хоуфра, сын Саландиги, на путь, но вряд ли ты найдёшь кого живого.

Он летел низко, дыханием согревая воздух, но почти не узнавал родную землю. Под белым одеялом она спала, а тьма охраняла её покой. Если утихала буря, всегда было видно звёзды, а порой и северное сияние. Теперь же кругом мгла, и даже острейший птичий взор едва пронзал её. Хоуфра больше полагался на чутье. Себе он признался, что слова Яроваты его зацепили, потому он искал знаки в морозной ночи. Шаманы должны видеть и слышать, но ничего, кроме свиста, различить не удавалось, а мозг и так кипел в птичьей черепушке.

Опустился, приметив сугробы, которые никак не могло намести, и холодом обожгло так, как никогда раньше, даже в буре. Хоуфра превратился в медведя, чтобы сберечь себя шубой и слоем жира, но и то пробирало до костей. Чудовищным холодом веяло от сугробов. К ужасу Хоуфра разглядел в них раздавленные снежные блоки, и в неистовом порыве начал копать. Он сам не знал, сколько рыл, пару минут или много часов — ощущение времени смазалось. Хоуфра плохо соображал.

Сначала показалось нечто, напомнившее граблю или корень. Стоило чуть расчистить находку, и всё прояснилось.

Окоченевшая рука.

У Моэги было большое семейство. Пять груд снега, пять иглу — по одной для каждой пары с детьми. Хоуфра закашлялся, представив, что нашёл не руку взрослого, а детскую. Заревел, хотя знал, что не стоило привлекать внимание. Пусть. Если демоны примчат на его зов — то разорвёт их без всяких чар, зубами. И Сагариса, и даже Эллариссэ. Они сейчас казались Хоуфре ничтожествами, которых он сотрёт в гневе. Ничто их не спасёт.

Продолжая оплакивать воронов и выплёскивать злобу, Хоуфра медленно замерзал сам. Сугробы, на которых осталось проклятие, манили в сон, сладкий, как смерть. Ими только укрыться, и больше ничего не будет иметь значения. Только жажда мести мешала спать.

Открытая ладонь будто указывала на то, что не должно ей быть пустой. Эта мысль немного оживила рассудок, и, приняв вид Живущего, Хоуфра вложил нашивку ворона в руку покойника. Холод перестал ощущаться чудовищным. Последний из Моэги не пережил бурю, как и весь его род. Подумалось, что и не хотел. Проклятие не сокрушило стан овцебыков, не вползло к отверженным в пещеры. Сокрушены оказались близкие настоящего предателя.

«Те, кто остался, не мог бороться, а кто мог — ушли за Секирой, чтобы искупить вину. Чувствовал, как ярится мороз над ущельем? Там они, дети Моэги».

— Кто здесь? — крикнул Хоуфра.