Казнь на Вестминстерском мосту

— Добрый день. Меня зовут Шарлотта Эллисон, — сказала она — здесь могли знать или вспомнить фамилию Питт. — Надеюсь, я никого не обременяю, но я всегда так восхищалась сэром Локвудом, что решила не писать леди Гамильтон, что, с мой точки зрения, является неуважением, а заехать и лично выразить ей свои соболезнования. — Она покосилась на серебряный поднос, который протягивала горничная, ожидая, когда на него положат карточку, и почувствовала, как запылали щеки. — Я так сожалею, я была за границей и еще не успела распаковать вещи. — Шарлотта выдавила улыбку. — Будьте любезны, передайте леди Гамильтон, что мисс Шарлотта Эллисон просит уделить ей несколько минут, чтобы выразить мысли многих людей, которые восхищались сэром Локвудом, его обходительностью и умением сострадать, той мудростью, которой он делился с нами в нашем сражении за то, чтобы дать жизнь определенным реформам в законодательстве о помощи неимущим и в том, что имеет отношение к образованию детей из бедных слоев общества…

Так сойдет. Шарлотта имела кое-какое представление обо всем этом, когда вместе с двоюродной бабушкой Веспасией и Сомерсетом Карлайлом отчаянно боролась за такой закон, а было это, когда на Ресуррекшн-роу случились чудовищные убийства.

Она мило улыбнулась и выжидательно посмотрела на горничную.

— Конечно, мэм. — Горничная поставила пустой поднос на столик у двери, пропустила Шарлотту вперед и закрыла дверь. — Соблаговолите подождать в передней, я узнаю, найдется ли у леди Гамильтон время принять вас.

Оказавшись в передней, Шарлотта быстро оглядела помещение, чтобы составить мнение о хозяйке дома. Комната была элегантной, не перегруженной мебелью и отличалась оригинальностью убранства, в котором не чувствовалось борьбы двух индивидуальностей, двух вкусов. Не было ни единого признака того, что вторая жена оставила что-то после первой, — ни одной несоответствующей детали, ни одного диссонирующего напоминания. Единственным, что, как догадалась Шарлотта, пришло из предыдущей эпохи, была картина, на которой изображался сад при коттедже, — поблекшая, излишне слащавая, никак не сочетающаяся с акварелями на других стенах, но вполне милая и сентиментальная. Ее никак нельзя было назвать навязыванием прошлого.

Дверь открылась, и в комнату вошла женщина в черном, лет сорока пяти — сорока девяти. Она была высокой и стройной, с темными, подернутыми сединой волосами. По ее лицу было видно, что она познала печаль задолго до недавнего удара, однако в нем не было ни гнева, ни обиды на жизнь, ни жалости к самой себе.

— Я Аметист Гамильтон, — вежливо представилась женщина. — Горничная сказала мне, что вас зовут Шарлотта Эллисон и что вы приехали, чтобы выразить свои соболезнования в связи с кончиной моего мужа. Признаться, я не слышала, чтобы он упоминал ваше имя, но это очень любезно с вашей стороны — приехать лично. В настоящий период я не езжу с визитами и никого не принимаю, кроме тех, кто хочет выразить соболезнования, так что чай я пью в одиночестве. Если вы присоединитесь ко мне, милости прошу. — На ее губах появилась и мгновенно исчезла слабая улыбка. — Мало кому приятно бывать в домах, где блюдется траур. Я буду рада вашему обществу. Хотя, конечно, пойму вас, если вы скажете, что вам надо спешить с другим визитом.

Шарлотту мучили угрызения совести. Она отлично знала, что представляет собой изоляция в период траура, потому что видела, какой одинокой была Эмили после смерти Джорджа в прошлом году. У сестры, как и у этой женщины, одиночество было отягощено тяжелыми последствиями убийства, бременем полицейского расследования, скандалом, а также диким страхом и подозрением, которые неизбежно закрадывались в сердца некогда близких и любимых людей и побуждали их порочить воспоминания и относиться ко всему с величайшим сомнением. И вот Шарлотта, осознавая все это, заявилась в дом к этой несчастной женщине, лжет ей и, прикрываясь маской сочувствия, пытается выведать ее семейные секреты, выяснить определенные факты — то есть сделать то, что обычно делает полиция. И взялась она за это исключительно потому, что считает, что ее суждения тоньше, что ей, как женщине и равной по социальному статусу, будет проще проникнуть в душу леди Гамильтон.

— Спасибо, — ответила Шарлотта дрогнувшим голосом и судорожно сглотнула. Вполне вероятно, что Флоренс Айвори убила мужа этой женщины, приняв его за другого в неверном свете уличных фонарей. — С удовольствием.

— Тогда, прошу вас, пройдите в утреннюю гостиную. Там теплее. Скажите, мисс Эллисон, откуда вы знаете моего мужа?

Ответом могло быть только очередное нагромождение лжи, правда, смешанное с той долей правды, которую удалось припомнить Шарлотте.

— Некоторое время назад я участвовала в попытке как-то изменить законодательство о работных домах. Естественно, моя лепта была крохотной, я просто собирала кое-какие сведения. В этой работе участвовало много других, более важных, влиятельных и мудрых людей, и сэр Локвуд был очень добр к нам; я чувствовала, что он человек честный и сострадательный.