Казнить нельзя помиловать

Я понимал, что мы активно помогаем реабилитировать больных. Но у меня крепло ощущение, что это лишь второстепенная задача после достижения навязанных целей и исполнения административных обязанностей. Я тонул в болоте всевозможных показателей, которых от нас требовало руководство, – иногда с настойчивостью гестаповцев. Подчас возникало ощущение, что эти бумажки нападают на меня из засады. Я понимал, что надо спасаться. Обдумывал перевод в другую больницу. Но главные сложности – документация, необходимость иногда глушить больных лекарствами, рецидивы у прошлых пациентов, пожизненное заключение для неизлечимых и, естественно, необходимость быть отрицательным героем – все это последует за мной на новое место. Стоит упомянуть, что многие мои коллеги были вообще-то довольны своей работой. Мои жалобы, пусть и неоригинальные, не беспокоили их так сильно, как меня. Полагаю, кротость и терпение никогда не входили в число моих добродетелей.

Я все равно хотел работать с психически больными преступниками. Меня не только увлекали их биографии, не только ответ на вопрос, почему те или иные люди совершают те или иные ужасные злодеяния: я чувствовал, что заботиться о дважды стигматизированных, о тех, к кому общество повернулось спиной, – это особая честь для меня.

Большую роль в неудовлетворенности работой, помимо самой системы, играло и мое нетерпение. Я хотел, чтобы работа была динамичнее, чтобы дела сменяли друг друга быстрее, чем в больнице. Мне нужна была интеллектуальная встряска для дефибрилляции мозга. Я знал, что для того, чтобы по-настоящему ощутить вкус смеси из насилия и психической болезни, мне нужно проникнуть в самое чрево чудовища.

Часть II. Тюрьмы

Глава пятнадцатая. Мозгоправ за решеткой

В начале 2017 года, когда я решил отказаться от своей роли в специализированных клиниках, я нашел работу на полставки в самой большой женской тюрьме в Европе, которая расположена на окраине Эшфорда в Мидлсексе. Получить должность было относительно несложно, поскольку большинство моих коллег предпочитали работать на полную ставку, а не посвящать часть рабочей недели фрилансерской частной медико-юридической работе, как я. Кроме того, в целом во многих учреждениях в сфере охраны психического здоровья не хватает психиатров, особенно в пенитенциарных заведениях, где обстановка более сложная. Так что спрос на таких, как я, превышал предложение.

Примерно тогда же мой младший сын Райяан понемногу превращался из крошечного морщинистого шарика с драконьим носом и жидкими волосенками в крикливого и невероятно умильного малыша, наделенного необычайно лабильным настроением: переход от заливистого хохота от бешеной ярости происходил у него со скоростью света (точнее, со скоростью падающего печенья). Он уже ходил и болтал, хотя предпочитал общаться при помощи неприличных звуков, которые издавал губами, поощряемый истерическим смехом старшего братца Камрана – тому вот-вот должно было исполниться четыре.

Первый год жизни Камрана был тяжелым временем для нас с моей женой Ризмой. Сейчас общество моих мальчиков – чистое наслаждение (ну, разве что иногда они наотрез отказываются идти спать вовремя). Но в младенчестве им требовалось постоянное внимание. Оба постоянно просыпались и переставали плакать, только если мы укачивали их часами напролет. Буквально часами. Это был кошмар. Справедливости ради надо сказать, что основной удар взяла на себя Ризма. Но и у меня еще случаются флешбэки и фантомные боли в плечах. А награды в первые годы мы получали какие-то жалкие и унизительные: слезы, ущерб имуществу и какашки всевозможных ароматов, текстур и цветов, иногда неописуемых и порой невозможных с научной точки зрения. Если очень повезет, краткая улыбка.