Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Обдумывая этот аспект, стоило бы, видимо, принять во внимание не только те особенности данного литературного жанра, которые предполагали создание образа утопического рыцаря без страха и упрека. Напряженный поиск идеала мог выражать и подспудную критическую оценку обыденности, то есть был результатом известной неудовлетворенности ею и самого автора, и его читателей. Здесь, конечно, сказывалось противопоставление мира горнего и мира суетного, обычное для христианского Запада. Но пропущенное сквозь мировоззрение светского писателя, это противопоставление неизбежно обретало иной, более конкретный и приземленный смысл. Утверждалась возможность противостоять расхожим вариантам рыцарского поведения. Сами же они выступали как заслуживающие критики. Совершенствование обыденного поведения выступало не только как возможное, но и как нравственно оправданное. Соответственно, приходилось признавать допустимыми и отклоняющиеся, нестандартные действия персонажа, ищущего путь к преодолению рутины. Образ идеального рыцаря с этой точки зрения мог выражать и стимулировать неудовлетворенность сущим289.

Не свидетельствует ли предшествующее изложение о том, что единичный казус может быть эффективным познавательным средством не только при выяснении второстепенных деталей? Заведомая ограниченность масштабов уже сама по себе создает предпосылки для особенно пристального рассмотрения всего, что находится в поле зрения. Особые возможности открываются для исследования отдельного индивида. Интенсивный микроанализ позволяет увидеть (и осмыслить) интенции и поступки каждого героя по-новому — не как функцию внешних по отношению к нему социальных сил и не как «продукт» одного только интеллектуального осмысления со стороны современного исследователя; благодаря конкретности и детальности всего описания отдельные «действующие лица» могут быть восприняты в большей или меньшей степени как бы изнутри их собственного мира.

сохраняющими всю теплоту личного присутствия, всю свежесть сиюминутного действия. На первом плане исследовательского видения здесь оказываются acteurs как таковые.

Иными словами, микроанализ может высветить специфические для каждого из acteurs формы восприятия, конкретные мотивы поступков,

их видимые и скрытые последствия, то есть все то, что так трудно заметить при общем обзоре. Но это открывает дорогу более глубокому постижению и взаимосвязей отдельных индивидов с более обширным социальным целым. Таким образом, отправляясь от интенсивного описания «неповторимо индивидуального», мы оказываемся затем в состоянии интерпретировать индивидуальное в рамках некоторого контекста.

Как известно, во всяком обществе его структура накладывает свой отпечаток на любого индивида. Это не лишает его, однако, большего или меньшего «зазора свободы». Именно благодаря этому «зазору» индивид сохраняет возможность выбора в своих действиях (сколь бы ограниченной эта возможность ни являлась). Микроистория решает свои познавательные задачи в первую очередь через анализ этого индивидуального выбора.

В применении к исследуемому литературному тексту речь может идти, конечно, лишь об изучении мира воображения. В нем действуют герои, которые — при всей их близости (в рамках данной поэмы) к конкретным прототипам — выступают не более чем персонажи литературного произведения. Это, безусловно, придает микроанализу свою специфику. Но характера исследовательских процедур это качественно не изменяет.

Прочитав этот этюд, иной скептик, может быть, скажет, что предпринятый здесь анализ облика рыцаря дал результаты, мало отличающиеся по своему содержанию от уже известных науке. Соглашусь: характерные черты этого облика, выясненные на основе микроанализа, не расходятся с тем, что было установлено при использовании иных исследовательских подходов. Однако я вижу в этом факте свидетельство достоинств данного метода: он «выдержал экзамен», он не извращает картину прошлого, какой она рисуется на базе других методик.

В то же время он высвечивает в интересующем нас «мире воображения» и новые грани рыцарского облика. Становятся виднее такие разноплановые черточки образа рыцаря, как основополагающая роль куртуазного видения мира, всецелая поглощенность днем сегодняшним, сугубая конкретность всех суждений об окружающих, психологические формы оправдания самовластья, презрение к накопительству, право на присвоение богатств «другого» и т. п.