Кейн Черный Нож

Мои руки - это мои руки, наверху на посеревших планках Y-образного креста. Похоже, судорога, пальцы скрючились когтями. Чья-то боль. Вижу судорогу, но не ощущаю. Рук и ног нет: куски дерева. Обломки камней. Может, наконец-то перегорел центр боли.

Может, ржавые штыри в запястьях и лодыжках перебили нервы.

Кровь на штырях темная в оранжевом свете походных костров. Набирается розоватости, когда скапливается и течет по коркам, по руслам на предплечьях.

Я не вишу на штырях. Крест сделан для грилла, руки примотаны. Не заслужил изделия по мерке. Штыри лишь не дают рукам выскользнуть из веревок.

Крест иногда опускается, снимая напряжение с рук и голеней, куда тоже вбиты штыри. Сейчас я пытаюсь поднять голову. Посмотреть на палачей. На тощезадых так называемых колдуний.

Сучек.

Нужно было догадаться, что это будут самки. Надо было знать. Как будто не сливался с Барандом. Нужно было знать.

Отец рассказывал историю - о конниках из далеких восточных степей? Или о номадах, не помню ни имени их, ни пустыни - которые приняли на веру, что мужчина годится лишь для войны; что мучения слабых делают мужчину негодным. Так что, когда они хватали человека особо презренного, и лишь бесконечные страдания могли ответить на зов пролитой крови...

Они отдавали его женщинам.

Самки пляшут вокруг в блестящих черных перьях, раскрашенные кровью, сосцы раздуты, и щиплют меня, и тянут за волосы, когтями царапают яйца и дразнят увядшую плоть всеми оскорблениями, какие знают. А когда устают, предлагают мне плевки и мочу в деревянной чаше, и жажда моя далеко превосходит отвращение.

В том и проблема. Страдание - роскошь. Мне не так больно. Недостаточно больно.

Еще нет.

Далеко внизу обширное поле костров заливает равнину озерцами цвета заката. Там Черные Ножи занимаются обычными делами Черных Ножей: готовят и моются и едят и пьют, шутят и пляшут, лежат и поют и борются и трахаются и делают все то, чем огриллоны заняты, когда ничего не происходит.

Мало кто бросает взгляд в нашу сторону.

Мудаки.

Прежде они не были для меня реальными. Даже те, с которыми я сходился грудь к груди. Они были абстрактными. Безличными. Природным бедствием. Потопом, пожаром, лавиной. Тем, с чем нужно разбираться.

Сейчас иное дело.

Сейчас я вижу их. Чую.

Знаю.

И если мне будет не слишком больно...

В том и проблема. Страдание - роскошь.

Это вам не Баранд. Совсем иной мир. Его и парней взяли далеко за пустошью; их жестоко использовали на месте. Там была горстка, далеко забежавшие налетчики. А тут совсем иной мир.

Что-то вроде затраханного альтинга.

И больше.

Мы не нужны им для вечеринки. Нас захватили про запас. Вопли и стоны, самую приятную музыку для ужина, издают другие огриллоны. Преступники. Трусы. Пленные из других родов. Да всякая хрень.

Но суть - острый конец кола в жопе... В том, что они пришли не ради нас. Они пришли сюда.

Вот. Не ради нас. С самого начала. Они шли сюда.

Вот дерьмо.

Дерьмо.

Мы точно могли бы убежать.

Ахх, вот оно. Начинаю мучиться.

Хорошо. Хорошо. Мне нужны муки. Потому что кое-что начало проясняться.

Потому что этот альтинг больше, чем альтинг - крещение-конфирмация-бар-и-бат-мицва-ритуал-траханого-перехода. Чаша-арена у стены, где мы размещали лошадей... видите, как она забита?

Это щенки. Видите? Их детишки. Дети Черных Ножей. Сотни. Своего рода ясли: все вместе, от потеющих кровью младенцев до подростков-самцов. Отделены стеной от лагеря.

Детская тюрьма. Вроде того.

А на линии крестов подо мной висят огриллоны... черт, опять молодые самки - вроде тех, что следят за детьми - бредут толпой за жирной стервой в короне взлохмаченных вороньих перьев, за той, что имеет вид, будто правит всей треклятой планетой. Выражают покорность, кланяются как бабуины на жаре, а Драная Корона подходит к распятым пленникам, по одному, и засовывает когтистый большой палец в зады...

Ага. Вот вам, любители науки: у огриллонов-самцов простата на том же месте, что у людей.

Выдоив очередного самца, она поднимает пригоршню к лику ночи и что-то воет на местном вар-вар, а потом выливает в руки следующей сучки: вот главный пункт процесса ритуальной экзогамии путем искусственного осеменения, вот лезвие меча - то ли ужасаться, то ли восхищаться.

Мне ли восхищаться? Я смотрю, хотя умираю на гребаном кресте.

Самое смешное, что вы, похоже, ничего не видите. Хотя глаза открыты.

Останься я в Боевой Магии, мог бы показать: меня учили превращать визуализацию в видение, воображение в галлюцинацию. Но если бы я остался в Боевой Магии, не понял бы смысла.

Вот эта штука здесь. Я знаю, что она значит. Моя грань. Разница между мной и Барандом.

Монастырское обучение.

Вот чего вы не увидите моими глазами:

Драная Корона вздымает кулаки с гоблиновой спермой и заводит волосатым голосом молитву-призыв, и вокруг ее руки - вокруг головы, гривы вороньих перьев, вокруг ряда сосцов, болтающихся пальцами без костей, вокруг пышных задних щек - собирается значимость, реальность, живая и ясная как мечта интенсивность, и она заставляет всё в вопящей кровавой ночи выцветать, словно оно уже не здесь.

Повторяю: всё.