Кемер в объятиях ночи

Возвращались на поезде. Кондиционер в вагоне всю дорогу не работал, было жарко и душно. Григорьев лежал на верхней полке, потел, дремал, читал. Пока ехал, прочитал довольно любопытную книжку: чушь полная, но никак было не оторваться. Там описывалась история человека, который оказался один среди женщин чуть ли не на весь остров. Возникла ситуация, когда он мог взять любую, а если какая не хотела, так и не надо. Однако потом возникла система типа некоего местного самоуправления, которое в один момент решило, что семя не должно доставаться одной женщине и мужчиной надо делиться. Какая-то радикальная группировка хотела даже его убить, а точнее, кастрировать: мол, не доставайся-ка ты никому! Настоящая же интрига появилась, когда в обществе появился еще один мужчина, гораздо более молодой и красивый. И этот мужчина был его собственный сын. Далее начиналась история уже накатанная, типа сиквела царя Эдипа. Впрочем, это племя вполне могло размножиться и выжить. Мужики бы в противоположной ситуации просто перебили бы друг друга.

Григорьев и считал, что гораздо интереснее и динамичнее была бы именно эта другая история, где на тысячу мужчин осталась бы только одна женщина. Интересно, один бы человек ею пользовался, или было бы составлено некое расписание? Еще более интересно, если бы она была законной женой одного из них. Десять процентов, склонных к голубизне, в какой-то степени отсеялись, создав собственную группу, в которой тоже кипели бы страсти и совершались убийства из ревности; другие выловили бы и оттрахали некое количество диких коз, однако в целом это тоже не решило бы проблему. Кстати, можно было бы придумать хэппи-энд: однажды к острову, к вящему неудовольствию этой единственной женщины, пристал бы плавучий публичный дом.

От жары все двери в купе были раскрыты настежь. В соседнем парочка молодых ребят, парень с девушкой, готовилась то ли к экзаменам, то ли к переэкзаменовкам. Парнишка пересказывал подруге содержание классических произведений, видимо, перед зачетом, долго вспоминал, чем же закончились «Мертвые души», потом сказал: «Я считаю, его кто-то заложил, стукнули, короче, на него, и он свалил и все такое, типа птица-тройка куда-то там мчится по полям…» Содержание «Евгения Онегина» было передано примерно так: «Короче, один чувак из Питера поехал отдыхать в деревню, там со скуки начал клеиться к одной из двух сестер, в которую был влюблен местный поэт Ленский. Короче, он на дуэли этого Ленского и прибил. А сам он нравился второй сестре Татьяне, но как бы ее отверг, а потом они встретились в Питере, когда Татьяна была уже замужем за генералом. Он тут же в нее и влюбился, но Татьяна послала его на хрен, типа „я другому отдана и буду век ему верна“. Содержание „Героя нашего времени“ в изложении этого парнишки лучше было и не передавать. Например, „Тамань“ была пересказана буквально одним предложением: „короче, этот парень Печорин по дороге на Кавказ заехал в Тамань, там наткнулся на банду контрабандистов и ее разогнал, хотя сам чуть не утонул“. Григорьев подумал тогда еще о том, что во все времена писали, по сути, об одном и том же, просто разными словами и разного качества текстами, а суть всегда была одна: сексуальные переживания, что кто-то кого-то не любит и или, наоборот, любит. Кстати, Печорину было, кажется, двадцать три года, да и сам Лермонтов, когда писал, был по нынешним меркам очень молодой. Наполеон получил звание генерала в двадцать пять лет и императором в тридцать четыре. Матери шекспировской Джульетты было, судя по тексту пьесы, не более двадцати восьми лет. Тогда было другое течение и другое восприятие времени.