Кемер в объятиях ночи

В том же вагоне ехал домой и дембель совершенно дикого вида: и погоны и карманы и вообще все швы камуфляжа были у него прошиты декоративным белым шнуром. Это дембель был глубоко убежден, что дедовщина в армии не только неизбежна, но и просто необходима. Как вообще тогда управлять солдатами? Когда удивленный Григорьев спросил его, били ли его самого, тот ответил, что нет, потому что он сам украинец, и там еще был украинец и один из „дедов“ был украинец, поэтому его и не били. Кавказцев тоже не били. У них там была своя национальная диаспора, поддерживающая земляков. Били почему-то только русских, и никто за них не заступался. Он уверял, что дедовщина была всегда, и, без сомнения, существовала еще и в древней Спарте, а наверняка еще и в более доисторических племенах, причем, самая что ни на есть жесткая. В Инженерном училище, где учился великий Достоевский, тоже была дедовщина и, судя по воспоминаниям современников, довольно жестокая. Целью такого воспитания якобы является тренировка характера, способности держать удар и выносить невзгоды службы. Дедовщина процветает в школах, лагерях отдыха и даже в детских садах. Она возникает автоматически: старшие угнетают младших, но и в то же время эти же старшие защищают своих подопечных от чужих старших. Незыблемые законы человеческого стада. Непременное деление на „своих“ и „чужих“. Помнится, у Машки в детсадовской группе был такой мальчик по имени Аслан, который бил вообще всех детей, кто только под руку попадется.

Этот безумный дембель внешне был чем-то похож на Фила — одноклассника Григорьева. Фил после школы пошел в военное училище и до сих пор все еще служил, периодически попадая на Кавказ, и однажды как-то даже позвонил оттуда Григорьеву то ли с дежурства, то ли из какого-то города (Григорьев так точно и не понял), рассказал, что живет в палатке, что на улице уже который день тридцать градусов мороза, и что он даже спит в каске, и в ней же варит кашу. Григорьев в этот самый момент ел котлеты и смотрел по телевизору футбол.

На войну Фил попал уже сложившимся человеком, психически был очень устойчив и никаких послевоенных синдромов не испытывал, а воспринимал боевые действия как тяжелую, грязную, но необходимую и высокооплачиваемую работу. Он считал, что все эти боевые стрессы действует только на молодых пацанов, смеялся:

— После всего этого я разве что стал по-другому воспринимать лес. Сейчас, даже идя за грибами, подсознательно смотрю под ноги: нет ли где растяжки, и отмечаю подходящие места для засад, и не могу ничего с этим поделать.

Из григорьевского класса реально воевали трое: Фил, Соболь и Леня Катышев. Соболь — тот попал в Афган. Об армии советского времени остался крайне плохого мнения. Там у них в части была дикая заболеваемость дизентерией и прочей кишечной заразой. Несколько ребят, которых он знал лично, умерли от дизентерии, один — прямо в сортире, откуда до этого не выходил три дня. У него самого с той поры осталась повышенная чувствительность к пище, иногда даже сыпь на теле появлялась, если съел что-то не очень свежее. После дембеля их еще и попытались грабануть в Ташкенте. Заманили в какой-то шалман, будто бы познакомить с девчонками и все такое, напоили, дали покурить что-то типа анаши. Насилу тогда отбились. Тут и пригодился боевой опыт. Кстати, в Афгане им одно время выдавали в пайке сухари из запасов 1923-го года закладки, по крайней мере, так было обозначено на этикетке. Получается, что засушили еще при Ленине, поэтому сухари так и прозвали: „ленинские“.

Леня Катышев, окончивший военное училище, тоже воевал, но уже в Чечне. Однажды ему здорово не повезло. По какой-то надобности он поехал в соседнее селение, чуть ли не за бутылкой, и по дороге попал под взрыв фугаса. Ранение оказалось тяжелейшим: пострадали кости таза, позвоночник, внутренние органы и мозг. Неделю он находился в глубокой коме, потом месяц просто лежал в реанимации, поскольку не мог дышат самостоятельно. Вышел из госпиталя глубоким инвалидом: ходил еле-еле — одна рука вообще не работала — торчала в сторону, слышал плохо, речь понимал с трудом, при разговоре всегда смотрел говорящему в лицо, будто читал по губам, медленно соображал. Однажды снова попал в больницу, где его и навестил Григорьев. Печальное было это зрелище, хотя условия, вроде, в больнице были неплохие (воняло, конечно). Оказалось, что жена к Катышеву вообще не приходила, даже и по телефону на его звонки не отвечала. Наверное, он ей просто надоел, и она решила от него хоть какое-то время отдохнуть. И ее тоже можно было понять.