Кемер в объятиях ночи

Еще из флотских друзей иногда звонил еще Мытник. Мытник жил в Белоруссии. Григорьев однажды проездом оказался в Минске. До поезда оставалось всего-то часа три, но он все-таки решил заскочить к Мытнику. И так получилось, что зашел он к нему в очень неудачное время. Маленького ребенка собирались купать перед сном, и в доме царил некоторый ажиотаж: грели комнату, проверяли температуру воды в ванночке, готовили полотенца и распашонки. В процессе участвовало человек пять или шесть, включая родителей, бабушек, дедушек и даже кого-то еще. Ребенок радостно болтал ножками, расплескивая воду. Все должны были умиляться, и Григорьев тоже умилился. Потом жена Мытника Люба пошла малыша укладывать. Григорьев с Мытником сели на кухне. Потом туда пришла Люба и села с ними. Пили чай, тихо беседовали. Люба ежеминутно вскакивала, выбегала, чтобы посмотреть, как он там, и снова вбегала, садилась. Любой разговор на любую тему непременно буквально через минуту сводился к ее ребенку, как шарик в игровом автомате к своей лунке. Ничто другое ее на этот момент не интересовало. Это был такой особый период женской жизни: ребенку было всего месяца четыре, причем это был ее первый ребенок, грудное вскармливание и прочее. Мытник только пожимал плечами: женщина есть женщина, что я могу поделать? Открыл форточку, встал под ней, закурил. Щурился на сигаретный дым, выглядел очень устало, но счастливо.

Григорьев тут же вспомнил время после рождения Машки. Действительно это был хороший, хотя и трудный период жизни. Те приятные и тревожные несколько дней, когда жена лежала в роддоме, Григорьев всегда вспоминал даже с некоторой ностальгией. Григорьев от нервов и вынужденного одиночества погрузился в пьянство, и однажды ему позвонили в пять утра и сообщили, что у него родилась дочь. Он поначалу даже не понял. Снова уснул, а когда проснулся, был уже другим человеком. Все вокруг изменилось. Они тогда жили в коммунальной квартире, населенной сами разнообразными социальными типами, и жили там еще весь первый год после рождения Машки. Все были вместе, общие заботы, купания малыша, строгий распорядок жизни, постоянная нехватка денег. Он каждый день пешком спускался с пятого этажа с коляской и потом поднимался наверх, потому что лифта в том доме не было. Внизу оставить коляску было нельзя — по тем временам запросто могли и спереть. У них еще тогда жила белая глухонемая кошка по кличке Мошка, маленькая злодейка. Вреднее кошки в мире, наверное, еще не бывало. В стране тогда бушевал экономический кризис, и к тому же стояли страшные морозы.

Тогда же, гуляя в парке с Машкой, Григорьев вдруг увидел: вроде знакомый мужик машет. Присмотрелся: неужели Калганов? Точно — Калганов! Встретились, поговорили. Вернувшись домой, Григорьев покопался в альбоме и нашел фотографию первого класса школы. Точно, вот он, Славик Калганов, в первом ряду сидит на корточках, смотрит исподлобья.

Калганов на срочную не попал, зато после института был призван и два года отслужил офицером в танковой части где-то в Карелии, недалеко от финской границы. Немало там было тогда солдат — выходцев из Средней Азии. Их азиатская психология была ему абсолютно непонятна, и он с ними вообще старался никак не общаться. После института два года отслужил в армии офицером. Как-то он проверял караулы, и, как полагается, шел впереди, а за ним шагали два солдата, и оба из Средней Азии. Они все время балаболили на своем языке неизвестно о чем, потом сзади раздался грохот. Оказывается, они бросили свои автоматы на землю, и вцепились друг в друга. Насилу он их растащил. Больше он караулы проверять не ходил. Плюнул на это дело. Еще пристрелят случайно. Дежурить — дежурил, но ходить — никуда не ходил. Да там и на дежурстве не всегда все было гладко. Русские, впрочем, тоже выдавали пенки. Сержант Мигунов как-то ему сказал: „Вы, товарищ лейтенант, поспите, а я подежурю!“ Ну, он и лег спать, просыпается посреди ночи от страшного шума и гвалта. Оказывается, пришла проверка. А проклятый сержант вовсе и не думал дежурить, а тоже завалился дрыхнуть прямо на пол караулки, подперев, на всякий случай, ногами дверь, чтобы, если кто войдет, непременно бы его разбудил. Потом эту часть вообще расформировали и закрыли, а все военное имущество растащили. И вот теперь снова приходилось общаться с таджиками и узбеками уже на своем дачном участке, когда затеял ставить там новый рубленый дом. Единственным человеком, говорящим нормально по-русски был прораб-белорус.