Кен

— Милочка, вы начните без меня, — услышала Ксения, оторвавшись от невеселых дум. — Позвоните насчет похорон. В деньгах себя не ограничивайте. Лишь бы все это было побыстрее.

И Ксения поняла, что начался один из самых безумных дней в ее жизни. Ее утешало только то, что Элеонора Станиславовна не попыталась устроить скандал по поводу завещания своей дочери. Или ничего еще об этом не знала?..

30: 30

Всю вторую половину дня, пока Ксения занималась организацией похорон, Элеонора Станиславовна была озабочена своим траурным нарядом. В морг, за телом Жени, они съездили вместе, и Ксения чуть было не упала там в обморок. По-настоящему, а не как Элеонора Станиславовна, которая изо всех сил делала вид, что ей дурно. Вокруг нее суетились врачи, совали нашатырь, делали укол, всячески успокаивали, а Ксения в это время тихонько стояла возле тела убитой подруги и чувствовала, что вот еще минута, и она сама умрет.

Не умерла, да еще везла домой близкую к истерике даму. Везла на такси, скрипя зубами от злости, потому что слишком уж часто Элеонора Станиславовна повторяла:

— Ах, как я устала! Я ужасно устала!

И потом все пришлось делать самой. Мать убитой подруги лежала в спальне и тихонько стонала. На ее голове уставшая Ксения то и дело меняла холодные компрессы. Тонко пахло ландышами и тленом. И уж совсем невозможно было вытащить Элеонору Станиславовну в гостиную, где стоял гроб с телом ее дочери.

— Милочка, я ужасно боюсь покойников! — шепнула она Ксении, когда та расплачивалась с работниками морга, доставившими мертвую дочь домой. За большие деньги, разумеется. Синьора Ламанчини не скупилась. Но предпочитала держаться от смерти подальше.

— А ваши родители что, живы? — спросила Ксения.

— Что вы, милочка! Давно умерли.

— Но разве вы их не хоронили?

Элеонора Станиславовна тяжело вздохнула:

— Я была в то время с Женечкой в Европе. На турнирах. Ей так нужна была моя поддержка! Все ведь только для нее начиналось. Думаю, что мама с папой поняли бы меня и простили во имя счастья своей любимой внучки.

— Кстати, о родственниках, — вспомнила вдруг Ксения. — Надо, наверное, дать им телеграмму? У вас адреса есть?

Элеонора Станиславовна приподнялась с кровати, придерживая рукой компресс:

— Там, в гостиной. В одном из ящиков бюро есть письма.

Ксения пошла уже было к дверям, но услышала вслед:

— Милочка, я сама не соображаю, что говорю! Моя единственная сестра умерла два года назад. И я уже не помню, когда последний раз слышала что-то о своих родственниках. Хотя… Но нет, не стоит. Это все в прошлом. Я даже не представляю себе, кто кроме нас с вами мог бы присутствовать на похоронах. Только самые необходимые люди. Пусть все будет скромно, но дорого.

— А ее друзья?

— Какие друзья, милочка? Ах, мальчики! Но это же не совсем прилично! Впрочем, пусть будет этот, последний. Как там его звали?

— Герман?

— Ах, милочка, разве я их всех помню?

И Ксения опять скрипнула зубами: уж Германа-то Элеонора Станиславовна не могла не запомнить. Его имя женщины не забывали.

— А что делать с письмами, Элеонора Станиславовна? — спросила она.

Дама вымученно улыбнулась:

— Ах, все это только жалкие воспоминания! Они в основном от старшей сестры, но, если честно, я ей не отвечала. Не удивляйтесь, милочка, что многие конверты даже не распечатаны. Я не повезу с собой в Италию какой-то семейный архив. Впрочем, милочка, принесите мне альбом.

— Зачем? — удивилась Ксения.

Дама уклончиво пожала плечами.

Ксения поняла ее, когда вернулась с фотографиями. Те, что с маленькой Женей, были отложены в сторону, а Элеонора Станиславовна сразу же ухватилась за несколько собственных снимков времен двадцатилетней давности. Тут же показала их Ксении.

— Ну как, милочка? Я сильно изменилась?

Ксения подумала, что этой женщине лучше всего жить в холодильнике. И телу хорошо, и душе комфортно. Фотографии молодой Элеоноры Станиславовны на Ксению впечатления не произвели. Да, хороша. Но сколько же можно на нее смотреть? А та сунула собственные снимки под подушку:

— Надо срочно показать это моему врачу-косметологу. — И тут же кокетливо добавила: — В семье Козельских все женщины были удивительно хороши.

Ксения только плечами пожала. Господи, как тяжело быть красавицей! Самой же Ксении надо было успеть еще очень многое за сегодняшний день. Но дама, увидев ее в дверях, жалобно вскрикнула:

— Как, милочка, вы уже уходите?

— Но я…

— Тогда поменяйте мне компресс, будьте любезны. Я вся разбита!

От запаха ландышей Ксению уже тошнило. А Элеонора Станиславовна вдруг вспомнила о своем траурном платье. На то, чтобы окончательно решить, что надеть, у нее ушла вся вторая половина дня. Платьев было два и оба великолепны. Создавать такие траурные наряды — настоящее искусство, а носить их — искусство ничуть не меньшее. Скорбь красавиц должна трогать самые черствые сердца. Чтобы все окружающие думали: «Боже, как она несчастна! Но как же ей это к лицу!»