Кентавр

– Несколько дней назад вы говорили о странных вещах, – без обиняков сказал О’Мэлли, – причем вполне серьезно. Пожалуйста, расскажите об этом подробнее. – Ему хотелось отвести разговор от своей персоны, чтобы не выдать себя полностью. – Вы говорили о том, что Земля живая, что она живое существо, а ранние легендарные формы жизни могли быть ее эманациями, проекциями, отсоединившимися фрагментами ее сознания или чем-то в этом роде. Могут ли существовать люди, которые на самом деле такие дети земли, плоды ее страсти, Космические Существа, как вы намекали? Этот предмет меня глубоко интересует.

Казалось, доктор Шталь не может решиться.

– Для меня это всё не внове, конечно, – настаивал ирландец, – но мне хотелось бы знать больше.

Шталь всё еще колебался, но наконец медленно начал:

– Порой я высказываю не совсем обдуманные наблюдения. Скорее всего, лучше пока не обращать на них внимания и забыть.

– Помилуйте, отчего же?

Ответ был хорошо рассчитан, чтобы подстегнуть его аппетит.

– А оттого, – сказал доктор, подойдя вплотную и наклонившись к нему, – что с такими мыслями опасно заигрывать, это опасно для человечества в его современном состоянии, тревожит душу и потрясает самые основы душевного здоровья. – Он пристально поглядел на О’Мэлли и добавил чуть мягче: – А ваше сознание, как мне кажется, уже двинулось по их следу. Понимаете вы или нет, но в вас живет страстное желание, способное реконструировать эти сущности, сделать реальными для вас, если вы вырветесь.

О’Мэлли сияющими глазами вгляделся ему в лицо.

– Реконструировать… сделать реальными… если я вырвусь! – повторил он, заикаясь, боясь выказать снедавший его огонь, что могло заставить собеседника остановиться. – Вы, конечно, хотите сказать, что тот Двойник внутри меня тогда вырвется и построит собственный рай?

Шталь мрачно кивнул:

– Вызванный к жизни интенсивностью вашего желания. – И, помолчав, добавил: – Начавшийся уже у вас в душе процесс тогда завершится.

Ах вот оно! Доктору явно хотелось услышать от него рассказ о том, что произошло в каюте.

– Временно? – спросил ирландец, затаив дыхание.

Не получив ответа, он повторил свой вопрос.

– Да, временно, – сказал Шталь, снова повернувшись к своему столу, – если только… желание не будет слишком сильным.

– И тогда…

– Тогда пути назад не будет. Потому что оно увлечет за собой всю личность без остатка.

– То есть душу?

Шталь склонился над своими книгами и записями.

Ответ прозвучал еле слышно:

– Тогда – смерть!

Произнесенное шепотом, это слово будто повисло в густом воздухе перегретой на солнце каюты.

Однако шепот был едва слышен, поэтому ирландец не был уверен, слышал ли он его на самом деле или оно сгустилось у него в мозгу. Лишь, уловив некий живой ток мыслей доктора, понимал, что это отделение жизненно важной части его существа, на которое намекал Шталь, способно повлечь за собой потерю личности в ее современном виде, однако эта мысль не несла для него ничего ужасного, если одновременно означала обретение цели его стремлений.

А в следующий момент его осенило: удивительный этот доктор совершенно уверен в истинности своих слов, а поразительная его «гипотеза» была для него отнюдь не теоретическим построением. Возможно, он и сам пережил нечто подобное, в чем не осмеливался признаться, а то, что он подавал как результат наблюдения над пациентами, наделе испытывал сам? Не было ли это результатом его работы с «великаном» два года назад? И не крылось ли именно тут объяснение, почему он сменил место ассистента в клинике Г. на должность судового врача? Не таил ли этот «современный» человек внутри себя вулкан древней веры, сродни пламеневшему в его собственной душе, который Шталь, однако, постоянно стремился погасить?

Мысли метались у него в мозгу, пока он следил за доктором через клубы сигарного дыма. Скрежет лебедки, крики грузчиков, глухие звуки падения мешков с серой – как бессмысленно все они звучали, принадлежа к тщетному существованию, где люди тратили время на собирание ничего не значащей ерунды для своих физических тел, живущих среди пыли считаные годы, после чего распыляющихся навсегда.

Он вскочил с дивана и подошел к доктору. Тот по-прежнему склонялся над бумагами.

– Значит, вы тоже, – воскликнул О’Мэлли, вернее, попытался воскликнуть, но голос не поднялся выше шепота, – вы тоже, должно быть, несете Urmensch в крови и в сердце, иначе откуда бы вам обо всем этом знать? Расскажите мне, доктор, расскажите же!

Он едва удержался, чтобы не добавить: «Присоединяйтесь к нам! Приходите и присоединяйтесь!», но тут низкорослый немец медленно повернул к нему лысую голову и буквально облил возбужденного ирландца таким холодным взглядом, что тот моментально пожалел о своем порыве, ощутив себя дураком, если не наглецом.

Он буквально рухнул в кресло, в то время как доктор опустился на вращающийся стул, привинченный к полу рядом со столом. Руки его разгладили бумаги. Затем он наклонился вперед, всё еще не сводя с собеседника холодного взгляда, который не позволял и мысли о фамильярности.