Читаем Кентавромахия полностью

Так волнует чужое жильё

И далёкие громы.

Может, счастье — с тобою дружить.

Как прекрасна надежда!

Может быть, ты поэт. Может быть,

Ты пошляк и невежда.

Со знакомыми проще оно

И скучнее бывает:

Только имя произнесено —

От души отлегает.

26 октября 1972

* * *

Имя, отделяясь от меня,

Собирается, судьбу кляня,

Жить самостоятельно и розно.

Странно! Я себя не узнаю,

Сочиняю будущность свою

И уж не оглядываюсь: поздно.

Имя на журнальной полосе

Нежится во всей своей красе

И, по принципу обратной связи,

На меня желает повлиять,

И со мной не ладит, и сиять

Хочет, и не хочет восвояси.

1972

* * *

Случайная встреча роднит

Тебя и меня: что сказала

Ты, всё узелками связала,

И дерзость мою извинит.

Я вовсе не думаю сбыть

Ту память, которая смеет

Все помнить, но точно глупеет —

И дату мечтает забыть.

Забудем тот вечер, ту ночь,

То утро, тот день... не забудем,

Нет! Заново ленту раскрутим

Деталей, как было, точь-в-точь.

Бот сумочка , зеркало , плащ

На стуле, сапожки в прихожей

Под вешалкой... Случаи хороший

Нам выдался, день подходящ.

Сегодня тебе расскажу

Не то, что припомнить сумею,

А то, как от счастья глупею,

Когда в эту память вхожу.

16 декабря 1972

* * *

Где я видел это злое,

Это умное лицо?

Над суставом золотое

С плоским камешком кольцо.

Точно ль там, за временами,

Детством, дружбой, на бегу,

Что-то было между нами,

Что припомнить не могу?

Настороженность, одна из

Нянек памяти, спешит...

(Наш троллейбус, накреняясь

По Литейному бежит,

Точно парусник античный,

Челн ахейский... Храбрецы

Здесь стоят толпой привычной,

По бортам сидят гребцы.)

Там, за спешкой, тьмой, долгами,

Службой — лёгкий дым стыда.

Память сложными кругами

Возвращается туда.

Вот рука её с колечком,

Мятый, поручень, окно,

Крыша дома с человечком

Над рекламою кино;

Вот судьба моя, с надрывом

Недосказанности, с тем

Детством злым, нетерпеливым,

С комплексами всех систем,

С чёрствостью неизлечимой,

Самомненьем, чепухой,

С памятью неразличимой,

Гордой совестью глухой...

Честно обхожу капканы,

Силюсь вспомнить что-нибудь,

Разглядеть, смещая планы,

Выворачивая суть:

Что же, что же было с нею

С нами? — Пусто. Ни следа!

Впрочем, мы, всего вернее,

Не встречались никогда.

1972

<p>LES VIOLONS DE L'AUTOMNE</p>

Верлену скрипки осени слышны.

Должно быть, осень хороша в Париже.

Хотя, конечно, и у нас не хуже —

Иначе отчего мы ей верны?

Садись к окну, придвинь тетрадь поближе.

Гляди на клен, краснеющий от стужи,

И наслаждайся хором тишины.

Поэт приходит в Люксембургский сад.

Песок поскрипывает под штиблетом.

Он видит вазы, статуи, мольберты,

Газон, дворца оранжевый фасад.

Еще не холодно, как поздним летом

Бывает, и осенние концерты

Слышны, и листья жёлтые висят.

Да, скрипки, скрипки слышит он вокруг.

Не замечает бледную брюнетку

С этюдами на полотняном стуле.

Он, забываясь, видит Петербург,

Фонтанку, клёна выцветшую ветку,

Где статуи античные уснули —

Наш маленький Jardin du Luxembourg.

Пусть я не лажу с русским языком,

Который всё на свете позволяет:

Я вижу, что девица, над альбомом

Склоняясь со своим карандашом,

Поэта, несомненно, замечает,

И взгляд его ей кажется знакомым,

Хоть он, я знаю, с нею не знаком.

Когда она покинула постель,

Был полдень. Полукруги под глазами

Об этом говорят. Забыв об этом,

Из сада по бульвару Сен-Мишель,

Высокими любуясь небесами,

Последуем тихонько за поэтом.

Сейчас он кончит эту канитель,

Сорбонну он оставит справа, мост

Пройдёт, спеша. Юстиции дворец он

Оставит слева — мне уж не угнаться

За ним, мой путь, ей-ей, не так уж прост!

Но вот домой приходит наконец он.

Ему осталось с мыслями собраться,

А мне — покинуть мой завидный пост.

1972

* * *

И вот воображение и опыт,

Соединясь, дают надёжный сплав,

И ты счастливый различаешь шёпот,

В подсказчице природу угадав.

Но трепещи, свыкаясь с этой властью,

Которая сама к себе строга,

Как Марк Аврелий, равнодушна к счастью

И не глядит на низость свысока.

12 сентября 1972

* * *

Пусть сдержанность станет опорой,

И с разумом будет дружить

Твой стих приглушенный, который

Мечтает тебя пережить.

В нем ровная явится сила,

Найдя примирительный шаг

С порой, когда слово пьянило

И время звенело в ушах.

12 сентября 1972

<p>ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ </p>

От счастья писалось тогда —

Увы! От избытка.

Всё кончилось. Ищет беда

Другого напитка.

Лишь тот, кто несчастлив, поймет

Невзрачную музу,

Ее долгожданный приход,

Печаль и обузу.

Сиделка, готовя питье,

Улыбку забудет.

Прохладную ласку ее

Бедняк не осудит.

2-10 марта 1982

ЮРИЙ КОЛКЕР, 1983, ЛЕНИНГРАД
Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза