Поэт дурачился с пространством,
Захлёбывался высотой
И упивался постоянством
Своей иронии святой.
И в откровеньях неумерен,
И неумерен в прямоте —
Он был мучительно уверен
В своей конечной правоте.
СРЕДНЯЯ КОСА
Такая удивительная тишь,
Что, кажется, по воздуху летишь
К под тобою — чаек голоса
И этот остров, Средняя коса,
Где мы застряли между двух морей:
Сидим в Боспоре, в тех гипербореях,
Откуда греки плавали в Пирей,
Где турки русских вешали на реях...
Как даль ясна! Как вечность далека!
Полуоткрытый клювик кулика,
Нелепый, будто вымолвивший слово...
Как сладок ветер, дующий с Азова!
* * *
Я не узнал тебя, Пантикапей!
Не угадал тебя, неблагодарен,
В глухом краю кошмарных эпопей,
Где Корчев Керчью окрестил татарин.
Здесь ласточки кружатся надо мной,
Над кранами, причалами и доком,
Трусливый пёс бежит к вокзалу боком,
И море спит белёсою стеной.
Я не узнал тебя, мой давний бред,
Но памятью я от тебя завишу,
Я твой тревожный древний воздух вижу
И тёмных былей различаю след.
В АРХИПО-ОСИПОВКЕ
Надкусываем километры,
Наматываем серпантин.
Крутые кавказские ветры
Срываются с горных плотин.
И дождик, весёлый и смелый,
Вприпрыжку бежит по шоссе,
А следом автобус бестелый
Бесшумно летит в Туапсе.
* * *
Господи, сколько свободы
Или — точнее — любви
Выпало мне от природы
В лучшие годы мои!
Ибо любовь и свобода —
Это и хлеб, и вино,
Это и дом, и работа —
Это и вправду одно!
У МОГИЛЫ Я. Р.
Притихшие выси и воды
Проститься со мной позови.
Я — только личинка свободы,
И, значит, личинка любви.
Об этой любви памятуя,
Берёзы стоят в забытьи,
И вечнозелёная туя
Пустила чешуйки свои.
* * *
Ты, человек, таинственный сосуд,
В себе замкнувший разума сиянье
И творчества неистребимый зуд,
Ты так же сложен, как и мирозданье —
Пока тебя в клочки не разнесут!
ЭПИГРАММА
Я понял, критик мой блестящий,
Что я поэт не настоящий,
А настоящий — это тот,
Который книжки издаёт.
* * *
Умер старый холостяк.
За день до своей кончины
У приятеля в гостях
Был он весел без причины,
Толковал о новостях.
В день кончины на работе
Суетился, был на взводе,
Всем запомнился — в очках,
С важной миной деловитой,
С плоской лысиной сердитой,
С белой паклей на висках.
Вечером в своей квартире,
Ворот расстегнув пошире
И в пижаму облачась,
Сел за чтенье... В этот час
Был один он в целом мире.
Спохватились к четвергу.
Слесарь, вызванный с завода,
Справился с замком в два счёта.
Он лежал ничком у входа,
Точно рухнул на бегу.
Я с беднягой не был дружен.
Мой поклон ему не нужен.
Как сказать ему: прости?
Как связать теперь людские
Наши судьбы городские
И несчастье отвести?
* * *
Котёнок с перебитой лапой
Орёт протяжно из кустов —
И я над этой жизнью слабой,
Стыдясь, расплакаться готов.
Пусть это жалкое увечье —
Ловушка чувству, западня,
Но, право, горе человечье
Не больше трогает меня.
* * *
Моя одержимость спасает и губит меня.
Питает решимость, не знает ни ночи, ни дня.
Но вот мне уступка: в чаду беспризорных недель
Я выжат, как губка, и брошен на сутки в постель.
В бреду полусонном обрывки видений слежу:
То пешим, то конным, то пьяным себя нахожу,
Сквозь дымку историй я женщину вижу во сне
В платочке, который хранить полагается мне.
Блаженная пытка! Пространство, как сливки, слито
В мой дом до избытка, со мной завернулось в пальто,
Я голову прячу, оно проникает в меня,
Я пойман и плачу, не помню ни ночи, ни дня...
Пусть всё повторится! Её упрекнуть не могу
За то, что творится в моём воспаленном мозгу,
За то, что бездарен и преувеличен мой век,
Косой, как татарин, воинственный, как печенег...
* * *
Вот шахматные вынуты фигурки,
В плетёнке рейнское припасено...
Когда всё это было? В Петербурге
Или в Москве? Не знаю, всё равно...
Я вижу этот древний взгляд, косящий,
Мальчишеский, насмешливый пока,
И женский взгляд, холодный и скользящий,
С горбинкой нос, лиловые шелка...
Где эти двое? Там ли, где Борис
С Мариной?.. Зеленеет кипарис.
Весною соки новые выносит,
И если с облака посмотришь вниз,
Душа светлеет и судьбы не просит...
* * *
Такую власть имеет гений
Над нашим будущим, что мы
По праву нищих поколений
Чужую жизнь берём взаймы.
Рука готова подчиниться
Стихийным навыкам его.
Но волшебству не научиться —
И нам прощают воровство.
И мне ни капли не обидно,
Что, окунаясь в эту власть,
Рискую утонуть, как видно,
И незамеченным пропасть.
* * *
Я твердил, что дурное прекрасно,
А прекрасное — дурно, когда
Мы с тобой расставались — напрасно,
Зря, как мне показалось тогда.
Ты же знала, как дурно дурное
И прекрасно прекрасное: ты
Оттого и рассталась со мною,
Что хотела во всем простоты.
* * *
Как таинственно имя твоё,
Человек незнакомый!