Кесарево свечение

Значит, вы предпочитаете второй сценарий, милостивые государи и милостивые государыни? Я отошел от них на несколько шагов и обернулся. Все они стояли теперь плотной кучкой плечом к плечу, руки сложены на груди или уперты в бок; Мстислав и Наталья, Марианна и Герасим, Никитина и Мухаметшина, Дулин и Эссесер, Лёлик и Юлью, а также — вот сюрприз! — и монументальный Василиск Бром с Софочкой Фамю, и все они смотрели мне вслед с полной серьезностью и непреклонной решимостью. Значит, вы отвергаете антиутопию? Вы уверены, что вас не взорвут всех вместе, не перестреляют поодиночке, не отравят, не выбросят из окна, не предадут забвенью? Значит, вы намерены победить?

Я отошел еще на несколько шагов и снова обернулся. Они молчали и не двигались с места. В таком случае прошу расположиться для финального снимка; я вынул камеру из своей торбы. Они расположились; кто сел в кресло из толстого стекла, кто на край огромного стеклянного стола. Какаша со свойственным ей крайним индивидуализмом прыгнула на стол и теперь тихонечко отчебучивала чечетку. Никто не улыбался, даже она. Нужно запечатлеться! Увековечиться! Все исчезает, даже все грандиозности, но ничто не пропадает совсем, если даже малая птаха может запечатлеться, увековечиться, если образ ее отразится на слое эмульсии, как бы извлеченной из недр бездонной тайны.

За стеклянными стенами небоскреба из вечной московской хмари, из-за парных клубов теплоцентрали, на которой еще мой отец в 1914 году работал пятнадцатилетним подсобником, проявилось «редкое явление природы», московское солнце. Сильные лучи пронизали кубатуру конференц-рум, и мои модели, вся группа, как бы повисли в воздухе, не теряя непринужденных поз и серьезного выражения лиц. Камера тихо жужжала в поисках нужного фокуса. Славка, мое любимое детище, смотрел на меня со своей удлиненной губастой мордой, с вечной насмешкой правой носогубной складки (в чей адрес, в мой ли или в свой собственный?), со своими зенками, которых боялись все, кроме тех, кто их не боялся. Я щелкнул затвором; ну что ж, авантюрист Горелик, прощай!

Внизу весь холл был заполнен людьми с надписью ФСБ на спинах. На ступенях громоздилась рать средств массовой информации. Провели накрытого с головой плащом человека-бомбу, а за ним еще нескольких выловленных по горячим следам «агентов нефти». Меня обшмонали, прежде чем выпустить наружу. Долго крутили в руках алюминиевую коробку, в которой у меня были аккуратно разложены дневные порции лекарств. Кто-то из-за спины сказал, что этот отец похож на писателя, который по телевизору.

— Тебе, Максим Горький, отдыхать пора, а ты по таким местам ходишь, — сказал один сыщик.

Коробку вернули, попросили автограф.

Я вышел на набережную и пересек пронизанную лучами тень «Эр-Гора». Под ногами шлепала снежная слякоть. Кто-то догонял меня, слышались торопливые «шмяк-шмяк». Я оглянулся. Подбегала Наталья в распахнутом пальто из тройного слоя кашемировой шерсти.

— Стас, меня Славка послал вас догнать! Вы уходите, не узнав самого главного, что с нами случилось! Так нельзя, без этого все расползется по швам! — Она чуть не плакала.

Гранатовое зернышко

Мы пошли по набережной к гостинице «Балчуг-Кемпински». Там на втором этаже мы выпили чаю и съели по куску яблочного пирога. Потом побрели через Большой Москворецкий мост до Красной площади и там спустились в подвальный ресторан «Красная площадь, дом один», где съели уху под графинчик водки. Потом мы пересекли Манежную и зашли в добрый старый, нынче такой шикарный «Нац», выпили там коньяку, дальше поплелись все медленнее, все меньше замечая окружающее по Тверской, присели у бара в мексиканском заведении, перешли по подземному переходу на другую сторону, мимо изможденного гиганта Чехонте вступили в Камергерский, съели по расстегаю в ресторане МХАТа, где сквозь лакировку просвечивала на стене писательская надпись «Люблю я, братцы, МХАТ, когда он не мохнат!», вышли на Кузнецкий и на углу Неглинки спустились выпить пива в подвал для курящих ресторана «Елки-палки», а когда вышли оттуда, увидели, что началась пурга, и там паяцы с бубенцами на колпаках кружились в снежных вихрях, пока мы добирались до «Савоя», где нас ждала бутылка калифорнийского «Мерло», после чего на выходе нас уже встретила полная ночь; буря улеглась, но снег продолжал падать или, лучше сказать, ниспадать на нас крупными хлопьями.

Народ уже разобрался по своим телевизорам, и только в переходах рок-н-роллили ребята в древнеегипетских одеяниях, олицетворяя рекламу какого-то казино. Около Политехнического мы сели в рыдван 63-го маршрута, доехали до Яузских ворот и спустились в ресторацию «Старые стены». Там сидела в основном братва со своими телками, и все они уставились на нас, как будто мы явились сказать им что-то непосредственное, но мы на них не смотрели, а только ели пирожки и пили чай, после чего направились в сторону «Иллюзиона». И все это время она рассказывала мне то самое главное, что у них случилось и без чего никак нельзя закончить наше повествование.