Кесарево свечение

«Посмотри на этого продавца! — хохотала она. — Сколько на нем навешано одежд, а ведь у себя дома небось бегает в трусиках!» — «Голышом!» — задохнулся и он от хохота, и этот образ нигерийского дельца без его величественного бурнуса, в складках которого таилось столько счастья: каннабис, амфетамин, элэсде, кокаишка, экстази, — а голышом, был настолько уморительным, что они еще долго тряслись в хохоте, если можно сказать «долго» о технотанце с его полной отключкой от потока секунд и минут.

Между тем «Ожог» все больше наполнялся их сверстниками, то есть ребятами и девчонками от семнадцати до двадцати четырех. В ливнях света и мглы мелькали лица, искаженные эйфорией, тела, конвульсирующие в таких фигурах, какие мало кто из них смог бы повторить наутро. Без устали, без остановки сотни три танцоров тряслись под безудержный технорок, и каждый казался себе вечно юным полубогом околоземных пространств. «Как я люблю с тобой трахаться, Славка мой!» — закричала Наташа, никого не стыдясь, да и было бы смешно стыдиться кого-либо из этих братьев и сестер, преодолевших время.

«Эвонна!» — выкликнул Славка только что изобретенное слово и сделал пируэт, что твой Джон Траволта из его первого фильма. Вдруг она почувствовала, что кто-то одним махом заткнул ей рот ватой. Сжались челюсти, заскрежетали зубы, к божественному рту из глубин набитого всякими там кишками тела стала вздыматься тошнота. Славка уже блевал, обняв за талию «агитатора, горлана, главаря».

Позже Наталья Ардальоновна, вспоминая эти отвратительные минуты, гадала, что стало причиной, как она выражалась, «выворотки»: то ли нигерийский товар был нечист, то ли трехлетняя отвычка от зелья сказалась. В те отвратительные минуты она ничего не соображала, а только лишь выла и скулила, как раздавленная колесницей (почему-то именно колесницей) собачонка. Вокруг вдруг оказалась масса парней в темных костюмах с галстуками. Они оттирали от Гореликов другую массу парней в костюмах с галстуками. Двое держали над головами пистолеты. Из-за широких плечей выскакивали личики по-прежнему танцующей толпы. Там кто-то радостно визжал: «Олигарха! Олигарха выворачивает!» Вспыхивали блицы фотоаппаратов. Вдруг Славка выпрямился с мобильником в одной руке и с маленьким, но увесистым револьверчиком в другой. Он пальнул в потолок, и в тот же момент в зал стали вваливаться пятнистые в черных масках.

Подвал, куда затолкали всех участников инцидента, включая нигерийского просветителя, оказался местом еще более постмодернистским. Там среди предметов звукоаппаратуры полно было бюстов марксистских авторитетов: не считая Ленина, замечались Калинин, потом почти не отличимый от Сталина Фрунзе и даже Глеб Максимилианович Кржижановский. Славка в своих шутовских петушино-попугайских штанах молча стоял у стены. «Никогда не забуду, как он стоит у стены в этих штанах», — твердила Стасу, смиряя цокот зубов, Наталья. Полуголая и раскрашенная, она и сама являла не менее жалкое зрелище. Каждый взгляд, ей казалось, наждаком прогуливается по ее коже.

Разоруженная охрана Гореликов, которая, оказывается, мониторила их с самого начала бегства, сидела на полу. В другом углу сидели незнакомые парни из непонятной охраны, явно посланные в «Ожог», чтобы спровоцировать загулявшего «олигарха». По всей вероятности, они были из как бы несуществующего, да к тому же и связанного мирным договором ТНТ.

Омоновцы по одному выводили задержанных на разборки. Ничего особенного, кроме о.о., приписать им было нельзя. Никто особенно не волновался: как-никак, все было официально зарегистрировано. Хуже всех, кажется, пришлось нигерийскому негоцианту Освагу Каликари. Он стонал и держался одной рукой за низ живота, а другой за центр задницы. По всей вероятности, проглотил немало оставшихся пузырьков и нуждался в хорошей очистительной клизме. Впрочем, она его и ожидала.

Хуже, чем Освагу, было, пожалуй, только Славке. Шутовские штаны и черная майка в обтяжку теперь, в омоновском «накопителе», странно подчеркивали трагичность его лица и фигуры. Он мог напомнить Гамлета перед дуэлью, если бы не татуировка стрекозы на правом бицепсе. Наталья боялась на него взглянуть, а он не хотел смотреть на нее.

Наконец явился, дыша духами и туманами, адвокат Чарли Гастрономский, который — просим прощения за жаргон — «чарджил» своих клиентов по пятьсот баксов в час, то есть в лучших манхэттенских традициях. Все было уже улажено. Расписавшись на ментовских бумажках, супруги Горелики со всем своим сопровождением покинули бывший марксистский чертог. Бойцы ОМОНа отдавали честь всеми уважаемому «Эр-Гору». Они были довольны: в стихийной облаве удалось задержать двух братков, объявленных в розыск, да заодно еще двух «апельсинов».

Всю оставшуюся ночь Горелики не спали: то трахались с неприсущим им ранее остервенением, то расходились в разные углы спальни и сидели молча. За дверью подвывал любимый Бульонский. Две кошки, Татьяна и Ольга, испуганно прыгали с одного предмета мебели на другой. Только к утру начался «серьезный разговор».