Кэш

В заключительной главе книги Ларионова высказывалось убеждение, что события в Новочеркасске были таким же переломным моментом, как и «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года. В тот день треснул фундамент Российской империи, а 2 июня 1962 года дал первую трещину фундамент СССР. Панкратов поначалу воспринял эту мысль как вольное публицистическое обобщение, но теперь подумал, что Ларионов, возможно, прав. Прошлое никогда не умирает, оно прорастает в настоящее и взламывает его, как слабые побеги взламывают асфальт.

Но это были общие рассуждения. Гораздо больше Панкратова заинтересовали слова Ларионова о курьере на желтом скутере. В разговоре он сказал, что это неважно. Он соврал. Из всего разговора это, может быть, было самое важное.

Неизвестный на желтом скутере привез камнерезу Фролу заказ на надгробие Михалева, которого тот не заказывал. Он же привез Ларионову деньги и записку от Веры Павловны. Такое не могло быть случайностью.

Что ж, теперь было с чем ехать к вдове.

IV

Панкратов хорошо помнил фотографию первой жены Гольцова Барбары Валенсии, юной женщины поразительной, завораживающей красоты. Ему было интересно, кто смог её заменить. Какая она, эта Вера Павловна, прожившая с ним в браке пятнадцать лет? В музее детского дома он видел её снимки с Гольцовым, но не составил о ней никакого представления. Женщина и женщина. Довольно миловидная, с длинными черными волосами, с мягкой улыбкой. Моложе его лет на пятнадцать. Вот, собственно, и всё. Был ли их брак счастливым? Вроде бы да, иначе она не стала бы так убиваться. А там кто его знает, чужая жизнь потемки.

Предварительно он навел о ней справки. Родилась в Новосибирске, в семье военного. Закончила факультет музыковедения местной консерватории, преподавала в музыкальном училище, подрабатывала в филармонии. В девятнадцать лет вышла замуж за артиста драмтеатра. Брак оказался неудачным, через год распался. В двадцать три года вышла замуж за Гольцова и переехала в Москву. Много лет работала в секретариате ЗАО «Росинвест», принадлежавшем Гольцову. После смерти мужа руководит его благотворительным фондом и ведет музыкальные передачи на ФМ-радио «Классика».

Домашний телефон и адрес Веры Павловны Панкратову взял у Ларионова. Он долго не мог сообразить, как представиться ей и как объяснить, почему ему нужно с ней встретиться. У него было удостоверение полковника ФСБ в отставке, иногда он им пользовался, но здесь оно никак не годилось. В конце концов решил ничего не придумывать. Скажет, что ему поручили выяснить все обстоятельства гибели Гольцова и она может ему в этом помочь. Это была правда. Ну, почти правда.

Но ничего объяснять не пришлось.

– Здравствуйте, Вера Павловна, – сказал он, услышав в телефоне ее голос – не то чтобы низкий, но словно бы доверительный. Он сразу узнал этот голос – не раз слышал его по радио в повторах ночных передач, транслировавших классическую музыку. – С вами говорит советник по безопасности Национальной алкогольной ассоциации Михаил Юрьевич Панкратов. Мне очень нужно с вами поговорить.

– О Господи! – изумилась она. – Какое отношение я имею к алкогольной безопасности? Я даже почти не пью. О чем нам говорить?

– О вашем муже Гольцове.

В трубке повисла тяжелая тишина. Потом прозвучало:

– Хорошо, приезжайте.

Она жила в новом тридцатиэтажном доме в Строгино, на берегу канала, с удобной парковкой. На звонок Панкратову открыла средних лет женщина в переднике, приняла у него пальто. Спросила:

– Вы на машине?

– Да.

– Тогда можете не разуваться. – Проводила в гостиную. – Подождите, хозяйка сейчас выйдет.

Гостиная была просторная, с белыми кожаными креслами и диванами, с огромными окнами, выходящими на пустой канал, по которому не тянулись ржавые баржи и не пробегали речные трамвайчики, навигация давно кончилась. В простенке между книжными полками висел большой цветной снимок Гольцова. Очень удачный снимок, отметил Панкратов. Гольцову на нём было лет сорок или чуть больше. Некрасивое, но очень живое выразительное лицо, открытая обаятельная улыбка. Он был такой же, как на надгробии, но старше – сильный, уверенный в себе мужчина. Только вот траурной ленты не было в углу портрета. А могла быть.

– Нравится? – услышал Панкратов. – Это работа Николаса Муртазаева. Знаете такого фотохудожника?

– Нет, – признался он, оборачивась.

– Очко в вашу пользу. Обычно говорят: как же, конечно, знаем. Его никто не знает. Он погиб в двадцать два года. Утонул на Урале при сплаве на байдарках. Гениальный был мальчик.

Вера Павловна стояла на пороге гостиной – в чем-то вроде шелкового бордового кимоно до пят, без всяких следов макияжа на лице. Но что Панкратова поразило – её прическа. Не было длинных волос, как на фотографиях, на голове остался лишь короткий черный ёжик, как если бы её остригли наголо и волосы успели чуть-чуть отрасти. И это ей очень шло, простенькое миловидное лицо приобрело выразительность, а в целом все выглядело очень сексуально, как сказала бы взрослая дочь Панкратова.