Кэш

– Так посмотрите. Вы там двести двадцатый или двести сороковой в списке, точно не помню. Это, конечно, не «Форбс», но как знать? Окажетесь и в «Форбсе», если будете себя разумно вести. А я буду всем рассказывать, что пил в клубе дрянной кофе с настоящим миллиардером, а мне никто не будет верить. Засим, дорогой Олег Николаевич, позвольте откланяться. Спасибо за ланч и содержательную беседу!

Юрист небрежно пожал Михееву руку и покинул каминную бодрой рысью, оставив Олега Николаевича в полном недоумении. «Какие к черту «Финансы»? Откуда я там взялся? Какая-то чепуха!»

Он допил кофе и вызвал официанта:

– Счет, пожалуйста.

– За всё уже заплатили.

– Кто?

– Ваш друг. Хотите заказать что-то еще?

– Нет.

Тяжелое лицо Михеева потемнело от гнева и унижения. Ему будто еще раз сказали: «Знай свое место. Ты шестерка и всегда будешь шестеркой». Дело уже было не в двенадцати процентах и не в упущенной выгоде. Дело уже было вообще не в деньгах. Никаких денег он бы не пожалел, чтобы окоротить эту обнаглевшую от безнаказанности суку, подмявшую под себя всю Москву. «Елена Николаевна не любит ждать». Тварь. Кем бы ты была без мужа Лужкова? Тварь!

И как часто бывает, когда человека переполняют эмоции и смывают в сознании привычные границы между тем, что можно, и тем, чего нельзя, Олег Николаевич вдруг понял, что должен сделать. Это было еще не мысль, только предчувствие мысли. Но она таила в себе такие возможности, что Олег Николаевич похолодел от восторга. У него даже расправились плечи. Может быть, первый раз в жизни он почувствовал себя свободным.

Человек всегда чувствует себя свободным, когда деньги теряют над ним власть.

II

В офисе он затребовал все материалы по фабрике и долго сидел над ними, вникая во все детали. Фабрика выпускала препараты для психиатрических и онкологических клиник по лицензии канадского концерна «Апотекс». Приводились сложные химические формулы и непроизносимые названия, он в них не вникал. Его интересовало другое – спрос. Он, вероятно, был и немалый. Олег Николаевич хорошо помнил, какие бабки слупили с него деятели из Минздрава, чтобы блокировать дистрибьюцию фабрики. Цены были вполне конкурентноспособные по сравнению с другими производителями. Модернизация, начатая генеральным директором Троицким, да так и не завершенная, предполагала, что производительность фабрики увеличится в полтора раза, а себестоимость лекарств снизится на двадцать процентов. Всё сходилось.

Олег Николаевич вызвал начальника юридического отдела. Он работал в «Росинвесте» уже лет пятнадцать. Около сорока, обстоятельный. Его принял на работу еще Гольцов после того, как тот с красным дипломом окончил юридический факультет МГУ и несколько лет перебивался случайными заработками. Невозмутимостью и белобрысостью был похож на прибалта. И имя у него было, как у прибалта, – Ян. Фамилия, впрочем, вполне русская – Серегин.

– Документы на банкротство фабрики отправили?

– Да, Олег Николаевич.

– Отзовите.

– Не понял. Почему?

– Планы изменились.

Ян надолго задумался, словно бы задремал. Осторожно спросил:

– Вы уверены, что это правильное решение?

– Нет, не уверен. Но оно мне нравится… Что вы на меня так смотрите?

– Вы сейчас похожи на Георгия Андреевича, когда ему шлея попадала под хвост.

Олег Николаевич нахмурился.

– Что-то я не пойму, это комплимент? Или не очень?

Ян застенчиво улыбнулся.

– Не знаю. Всё зависит от того, есть ли в вас такой же запас удачливости, как у Георгия Андреевича.

– Выполняйте, – недовольно бросил Михеев.

Ян вышел. Олег Николаевич еще похмурился, а потом вдруг понял, что вот такое решение и принял бы Георгий в этой непростой ситуации. Да, такое. И срать ему на Батурину и Лужкова!

Утром он поехал на фабрику, без звонка, никого не предупредив. Генерального директора на месте не оказалось, на вахту к Михееву спустился главный инженер по фамилии Гринберг, в белом халате, с большим простуженным носом и глазами, в которых была вся вековая скорбь еврейского народа.

– А, кредитор! – вяло приветствовал он Михеева. – Не терпится осмотреть будущие владения?

– Я хочу посмотреть фабрику.

– Ну пойдемте, покажу. Только наденьте халат. В чистую зону нас все равно не пустят, но так положено.

Фабрика напоминала пчелиный улей, грубо разрушенный посторонним вмешательством и продолжающий жить как бы по инерции. Одни цеха стояли темные, пустые, с ящиками нераспакованного оборудования. В других, освещенных ярким и как бы стерильным светом, двигались конвейеры, автоматы заполняли и запечатывали ампулы, молодые женщины во всем белом упаковывали готовую продукцию в картонные коробки, укладывали их на электрокары и отправляли на склад. Здесь жизнь снова замирала, темные складские модули были забиты коробками и ящиками с фирменными лейблами фабрики.

– Не умеем торговать, – пожаловался Гринберг. – Делать хорошие лекарства умеем, а продавать не умеем, прямо беда.