Кетанда

Ей было уже хорошо за восемьдесят, но она никогда не пользовалась палочкой, ходила, как горбунья, хотя горбуньей не была, размахивая перед собой руками, которые казались слишком длинными, а если что-то надо было нести — несла сзади на пояснице. Обхватив двумя руками. Кажется, ей так было легче. Со стороны очень странно выглядело: крючковатая бабка с тяжелой авоськой на заду — и люди, не знавшие ее, иногда пытались помочь, взять у нее ношу, но она всегда отказывалась. Останавливалась, благодарила, улыбалась, будто бы радуясь чему-то, и шла дальше. Почему отказывалась — не совсем было понятно. Кто-то уверял, что она староверка, а им нельзя общаться с обычными; другие — потому, мол, что в лагерях сидела двадцать лет и никому больше не верит. И то и другое было правдой, но почему-то тот, кто предлагал помощь, потом долго стоял и глядел ей вслед. Вспоминая ее мягкую, совсем вроде бы неуместную улыбку.

Она вернулась с ножовкой и принялась отпиливать сук. Руки старухи от вековой почти работы были по-мужицки большие и сильные. Она перепилила, сук безвольно отвалился от ствола, но он был придавлен всем деревом, и баба Ксения поняла, что не сможет вытащить, а если и сможет, то переломает все георгины. И стала пилить в другом месте.

«Нехорошо упал тополь, — думала старуха. — Завтра соседские ребятишки придут за цветами к первому сентября, а тут вот что…» В сумерках плохо было видно, сколько их там осталось. Она успела освободить часть клумбы, когда услышала из-за тополя, со стороны соседских сараев:

— Баба Ксеня, ты здесь что ль?

Это был Миша Тихонов. Довольно высокий, широкоплечий и крепкий мужик лет пятидесяти пяти. Все — и соседи, и на заводе — звали его Миша. Не Михаил, не Мишка, а Миша. Было в нем что-то такое, что с первого взгляда, несмотря на его размеры, было ясно — этот человек не может обидеть. Никак. Он всегда, как и старики, рано вставал и шел на завод пешком. Останавливался на минуту — поздороваться. Сейчас он стоял в фуфайке, накинутой на голое тело, небольшой живот торчал наружу. Покурить вышел.

— Здесь я, Миша, здравствуй, милый.

Миша постоял, попыхивая огоньком сигареты, потом произнес, как будто о чем-то размышляя:

— Надо бы сказать, что ли, кому? Одна-то ты как?..

Но Баба Ксения уже не слышала. Она ушла в дом, переобулась в дедовы сапоги и с ножовкой в руке стала пробираться мокрым садом к пролому в соседском заборе.

Соседи ее, Новичковы, как и все почти жители заводской восьмиквартирной двухэтажки, были когда-то деревенскими. Как и у всех, был у них сарай, но не в общем длинном ряду, под одной крышей, а отдельный. За сараем небольшой кусок земли обнесен высоким забором из досок, обрезков фанеры и старого кровельного железа. С двумя рядками ржавой колючей проволоки по верху. Что у них там было — огород ли или живность, никто толком не знал. Никто из соседей там не бывал. Даже и пацаны не знали, потому что в заборе не было ни одной дырки.

Новичков-старший и трое почти взрослых его детей были совершенными молчунами, но мать их, невысокая, сухая в плечах и широкая в заду шестидесятилетняя баба, — говорлива за всех. Впрочем, и она обычно молчала, и даже здоровалась, стиснув губы, но если уж открывала рот, то слышно было с трамвайной остановки. Бывало, чуть ли не все бабы из дома соберутся против нее, а все равно только ее визг и слышно — столько можно было про каждую узнать, что упаси Господи.

Вот и теперь, не успела баба Ксения добраться до злополучной вершины, как услышала из-за забора глухую ругань Новичковой с мужем — в своей загородке они всегда вели себя тихо. Он обрубал сучки, а она перебрасывала их обратно через забор бабы Ксении. На нетронутую тополем вишню. Баба Ксения остановилась.

— Вот, сюда-то бы вот, и всех кроликов передавила бы, горбуха… — ворчала Новичкова. — А все ты! Чего молчишь! Надо было давно спилить. Как первый упал, так сразу и остальные надо было. Понятно же, что к нам он упадет. Он стоял наклоненный. Чего молчишь? — пыхтя, бросила она очередную ветку.

Ветка застряла в колючей проволоке, Нович-кова залезла на что-то, стала спихивать и увидела бабу Ксению.

— От! Стара фарья! Сектантка чертова! — будто бы даже обрадовалась она и крепче ухватилась за забор. — Я тебе говорила! Чего теперь? Кто чинить будет?! У нас тут вон чего…

Не совсем было понятно, почему она злилась на бабу Ксению. Тополя были общие. Когда заводской дом строили, мужики дорожку к сараям засадили акацией, а покойный дед Моисей, муж бабы Ксении, принес из леса эти деревца. И они посадили их вдоль сараев. Красиво было. Пока тополя не начали падать. Но спилить их Новичковой не дали. Бабы встали на защиту. И не из-за красоты, а просто назло Новичковой. Баба Ксения к этому никакого отношения не имела. Орать, правда, на нее можно было сколько угодно. Она никогда не отвечала.

— Что же ты шипишь-то, Анька, поправлю я тебе забор. — Тихонов подходил из-за бабы Ксении с топором в руках.