Хаджи

— Ты для этого очень хорошо подойдешь, — сказал Ибрагим. — Я знаю, почему тебе надо идти и драться с немцами, — продолжал он. — А что до меня, то мне не важно, кто выиграет и кто проиграет. Я не ссорюсь с немцами. Я на них не сержусь. Я даже не знаю, говорил ли когда-нибудь хоть с одним, может быть только с паломником. — Он вздохнул и поворчал. — Теперь немцы дают нам такие же обещания, как англичане, чтобы получить нашу поддержку в войне. Я слышал передачу на короткой волне из Берлина. Они говорят, что нацисты и арабы — братья. Но когда приходит война, все лгут. Они воспользуются нами, а потом оставят нас гнить, как это сделали англичане.

— Если немцы дойдут до Палестины, то тебе по крайней мере не придется больше беспокоиться из-за евреев, — сказал Гидеон.

— Я не за немцев только из-за того, как они обращаются с евреями, — сказал хаджи Ибрагим, — но я и не за евреев. В Палестине не осталось арабских лидеров, а тем, кто за границей, я не верю.

— Это относится почти ко всем.

— Почему мы следуем только за теми, кто держит нож у нашего горла? — вдруг воскликнул Ибрагим. — Мы знаем, что должны подчиняться. Так говорит нам Коран. Подчиняться! Подчиняться! Но те, которым мы подчиняемся, выполняют волю не Пророка, а только свою собственную. Когда ты вернешься, Гидеон, что будет с нами? Мы ведь еще по-настоящему не воевали друг с другом. А это должно случиться. Ты будешь продолжать доставлять евреев в Палестину, а мы будем протестовать.

— Ты очень расстроен!

— Это у меня всегда в голове! Я не хочу, чтобы сюда пришли сирийцы! Не хочу египтян! Теперь я остаюсь наедине с этими мыслями. Евреи умные. Вы отправляете тысячи своих парней в британскую армию, чтобы их научили быть солдатами.

— Не думаю, что они бросят нас в бой, пока не дойдет до отчаяния.

— Но когда настанет война между нами, вы уже будете готовы. Вы образовали правительство в правительстве, а мы? Мы получим благословение от еще одного великого муфтия или еще одного Каукджи или царя вроде того дегенерата в Египте. Почему Аллах посылает нам таких? Извини, Гидеон. Мои мысли идут то так, то сяк. Что бы ни… что бы ни… я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Гидеон хлопнул руками по подлокотникам обширного кресла и встал.

— Кто-то однажды меня спросил, есть ли у меня друзья среди арабов. Я ответил, что в самом деле не знаю. Думаю, у меня есть друг. Это начало, не так ли? Ты мне поверил, правда?

— Ты единственный и из своих, и из ваших, кому я доверяю.

— Может быть, если бы мы, евреи, не перегружали нашу жизнь боязнью погибнуть… Она властвует над нами! Всегда боимся погибнуть. Мне пятьдесят три, Ибрагим. Я ношу оружие с четырнадцати. Это прекрасно — всю жизнь, каждую минуту знать, что есть силы, желающие твоей смерти и что это не кончится, пока ты не будешь мертв… и никто не услышит твоего крика… Потому и иду на войну, что знаю, что немцы хотят нашей смерти еще больше, чем вы.

— Возвращайся, — сказал хаджи Ибрагим. — Мы спустимся вниз на дорогу.

Глава четырнадцатая

1940 год

Средоточием общественной жизни мужчин Табы было радио в кафе. Когда мир размеренно и неуклонно шагал ко второму глобальному пожару, радио приняло на себя роль еще большего авторитета.

В эти дни арабы получали удовольствие от своей доли реванша. Их надменные владыки — правительства Англии и Франции теперь стали политически робки и боязливы. Обнаглевший Гитлер захватил Австрию, превратил Испанию в испытательную площадку для своего нового ужасающего вооружения, а у демократий глаза ослепли и уши оглохли.

На конференции в Мюнхене арабы видели, как парочка дрожащих и морально обанкротившихся демократий предавала еще одну пока еще свободную страну — Чехословакию. Через несколько месяцев после мюнхенской распродажи Германия окончательно определилась в своих намерениях, образовав союз с фашистской Италией, и вместе они были готовы сожрать западную цивилизацию. Все это доставляло Табе одну радость за другой.

— Ты слышал, хаджи Ибрагим? Война!

Хаджи Ибрагим улавливал перемену в настроениях своих людей, напуганных тем, что немецкие танки всего за несколько недель искрошили Польшу.

Позиция хаджи Ибрагима состояла в том, чтобы давать мудрые советы и не поддаваться изменчивым настроениям односельчан. Он был уверенной рукой в строю людей с уверенными руками, управлявших судьбами в своей деревне. Завоеватели приходили и уходили, и кто-то поладил с ними. Бесконечная борьба с природой была важнее: она была всегда.

Но даже хаджи Ибрагима охватила лихорадка при известиях о том, как в первой половине 1940 года Германия катилась от одной невероятной победы к другой. Эйфория разлилась по арабской Палестине. Хаджи Ибрагим отправил своего брата Фарука в Иерусалим купить карты Европы и Ближнего Востока, и кафе превратилось в комнату военного совета. Каждая новая булавка и линия на картах вызывали бесконечные разговоры о непобедимости немцев и о том, что арабский мир должен заключить с ними союз.