Хаджи

Мой рассудок готов был помутиться от всей этой сумятицы. Неужели киббуц Шемеш — это фокус сатаны, чтобы совлечь нас, мусульман, с дороги праведной веры? В конце концов, наше дело — обратить их либо убить. Так велит нам Коран. О Боже, мне надо кого-нибудь спросить. Однажды я поймал на себе взгляд господина Гидеона Аша, и мне так хотелось поговорить с ним. Но я не смел, ведь он мог бы сказать хаджи Ибрагиму, что я там был. Он был в дружбе с моим отцом, и поэтому я не мог ему доверять. Все, что я знал, — это что кто-то говорит мне неправду, и что знать правду для меня опасно.

Мысль о Шемеше настолько завладела мной, что я частенько просто мечтал сходить туда. Если евреи в самом деле занимались человеческими жертвоприношениями и устраивали оргии, то делали они это так, что никто этого не видел, и к концу моего пятого посещения я уже сомневался в том, что они это делают.

Невзирая на опасности, я все же решил выяснить истину, и тут-то как раз и случилась беда. В тот ужасный вечер я попытался проскользнуть через двор на кухню, как делал всегда, возвращаясь из киббуца. Но отец загородил мне дорогу. Я уклонился от первого взмаха его посоха, но он ухватил меня и швырнул на землю. Он нависал надо мной, как великан, пиная меня ногами, с искаженным яростью лицом и срывающимися с губ проклятиями.

— Я тебя убью, если еще раз увижу возле евреев! Пусть тысяча муравьев вопьется тебе в подмышки!

Он остановился, лишь когда выбежала Агарь и закрыла меня собой, умоляя о пощаде. Несколько дней я еле мог двигаться. Я дополз до печи в кухне и весь день проплакал. Небо наказало меня. Отец забрал меня из школы.

Это продолжалось пару недель. Хотя синяки стали проходить, сердечные мучения не утихали. Однажды я услышал, как мама говорила одной из своих родственниц, что положит этому конец, а то еще я заморю себя голодом до смерти.

В первый раз после того, как отец взял в жены Рамизу, моя мать была очень ласкова с ним. Она касалась его, слегка покачиваясь, трогала его за плечи и остальное делала глазами. Она отпускала намекающие словечки, как бывало до Рамизы. Она соблазняла отца со всей чувственностью, какую могла в себе возбудить, и в ту ночь он позвал ее в постель. На следующее утро хаджи Ибрагим был другим человеком. Гнев против меня внезапно прошел. И на ночь мама снова отправилась к нему в постель. А на следующее утро отец великодушным жестом руки позволил мне вернуться в школу.

В конце концов я разобрался, кто сказал моему отцу о том, что я хожу в Шемеш. Это был мой лучший друг Иззат. Он всегда поджидал меня на автобусной остановке, и начал подозревать, почему раз в неделю я ему говорил, чтобы он не приходил. Иззат увидел, как я выходил из киббуца. Его семья была вроде деревенских прокаженных. Годами с ними никто не разговаривал. Вот Иззат и подумал, что сможет добиться для них передышки и расположения моего отца.

Он преподал мне урок: никогда никому не доверяй, а особенно лучшему другу. Я не доверял своим братьям, особенно Камалю — моему главному сопернику. Я не доверял даже маме, хотя очень любил ее. Она постоянно что-нибудь придумывала, чтобы использовать меня против отца. Кажется, я доверял Наде.

Только один раз я вернулся в Шемеш… но это уже другая история.

Глава восемнадцатая

Пасти коз мне не хотелось, хотя некоторые козы мне нравились. Мы дружили с нашей домашней козой, и когда Ибрагим велел мне помочь Джамилю ее зарезать, я не смог этого сделать. Не только потому, что был козьим пастухом — самая низшая из всех работ; просто мне не нравилось убивать животных. Хаджи Ибрагим сказал мне, что надо научиться убивать, и трижды заставлял резать коз. Я делал это, потому что он за мной следил, но потом убежал и меня вырвало; всю ночь я проплакал.

В школу я вернулся с еще большей решимостью стать очень ученым. Ясно, что господин Салми мало чему сможет еще меня научить. Он был беден, и в его личной библиотеке было всего несколько книжек. Я их быстро проглотил. Я уговорил его оставлять мне его газету после того, как сам он с ней покончит.

Евреи говорили на своем собственном языке — иврите. Мы, конечно, говорили между собой на арабском, а когда приходилось иметь дело с евреями, почти всегда объяснялись по-английски. Ни мы, ни евреи не любили говорить на английском, ведь англичане управляли нашей страной вместо нас. Однако на английском было столько вывесок и делалось столько дел, что всем нам приходилось немного его знать.