Хаджибей: роман-трилогия

В группе богачей невольно обращал на себя внимание немолодой тучный щеголь. Его кафтан и шпага переливались драгоценными камнями. Это был помещик и коммерсант Прот Потоцкий. Он возглавлял группу самых важных купцов, среди которых Кондрат заметил и Луку.

— Ну и ловок же Лука Спиридонович! В круг ясновельможных втесался как равный. А нас, что пашу отсюда султанского выкурили, гляди, и близко не подпускают, — усмехнулся Чухрай, когда его и Кондрата, очищая место для господ, грубо толкнул в грудь солдат гарнизонной команды.

Кондрат, оскорбившись, хотел было уйти прочь вместе с Чухраем, но их остановила Одарка:

— Куда же вы? Постойте! Краса яка, бачите! На митрополите шапка от алмазов аж горит!

— Ох и дурна ж ты баба! Ей-богу, дурна! — вылил свое раздражение на жену Семен. — В чем красу нашла? Каждый алмаз в шапке его — слеза наша. Ведь то он слезами нашими усыпан. — Последние слова Чухрая потонули в гнусавом пении дьякона.

После молебна митрополит зычным голосом произнес проповедь и зачитал рескрипт царицы, в котором вицеадмиралу де Рибасу, назначенному градостроителем Хаджибея, повелевалось создать здесь «военную гавань купно с купеческой пристанью». Кондрату и Чухраю понравилось то место рескрипта, где прозвучало имя человека, которого они так любили и уважали и которого почему-то не было в толпе раззолоченной знати: «…работы же производить под назиданием генерала графа Суворова-Рымникского, коему поручено от нас все строения укреплений и военных наведений в той стране».

Слова эти как-то успокоили обоих друзей.

После проповеди митрополит положил камень в основание фундамента будущего храма, названного в честь императрицы церковью святой Екатерины.

Затем духовенство, вице-адмирал и его свита направились закладывать основание других городских строений.

Когда процессия подошла к месту, где вехами были отмечены места будущих домов и сооружений, Кондрат увидел пару белых лошадей, запряженных в плуг. Митрополита подвели к плугу, чтобы он провел первые борозды под фундамент. Гавриил пухлыми руками взялся за чепиги[68]. Погонщик — молодой широкогрудый парубок в белой парусиновой свитке — торопил вожжами лошадей. Они потянули плуг, и чепиги вырвались из неумелых рук митрополита. Лемехами заскрипели по твердому грунту. В толпе засмеялись.

— Не гож святой отец ораты!

— На поле робыть — не молитву читать…

Тогда погонщик пришел на помощь Гавриилу, побагровевшему от досады. Он привычно положил широкие ладони на чепиги, и плуг, глубоко врезаясь в землю лемехами, протянул ровную борозду. Митрополит важно двинулся за ним, держа руку на плече пахаря.

Наблюдая за ними, Кондрат почувствовал, как Селим крепко, до боли, сдавил его локоть.

— Ты что? — спросил он ордынца.

Тот молча указал глазами на холмик, в нескольких дюймах от которого прошла борозда. Это была могила Озен-башлы.

Селим побледнел и тяжело задышал от волнения. На его ресницах дрожали слезы. Тоска сжала сердце Кондрата. Как успокоить Селима? Ведь еще немного времени пройдет, и от могилы Озен-башлы не останется следа. На его месте будет выстроено какое-то здание. Неужели все в мире так непрочно? Даже после смерти?..

Охваченный грустью, он все же нашел в себе силы утешить друга. Обняв его за плечи, Кондрат стал рассказывать ему о том, что их домик в Лебяжьем тоже стоит на чьей-то могиле, что, может, и его, Кондрата, кости тоже какие-нибудь люди потревожат в земле…

— Жизнь, брат, — это сила, она все подомнет. Все! — горячо убеждал он побратима.

Селима успокоил не столько смысл слов товарища, сколько участие, которое звучало в голосе Кондрата. А может быть, он смутно понял, что это закон — новая жизнь побеждает, и возникают города и села там, где ранее были пустынные степи, раздольные кочевья да тихие погосты.

В толпе Кондрат с Селимом потеряли Чухрая и Одарку. Но когда вернулись домой, старики уже ожидали их.

Чухраю не терпелось откровенно высказать Хурделице все, что наболело у него на душе.

— Обижены долей мы с тобой, Кондратко. Видно, не о баталиях помышлять нам нужно было, а о грошах, как Лука. Тогда бы и нам почет был, — рассуждал дед.

— А кто б тогда этот край вызволял? До сих пор бы пашам, ханам, султанам да сераскерам всяким кланялись… Так, что ли? — возразил он Семену. — И совсем не жаль мне, что я не гроши, как Лука, считал, а саблей басурманов сплеча жаловал. Не завидую я, Семен, нисколько ни Луке — хозяину твоему, ни иным богатеям. Слава тогда гладка, когда получаешь ее по заслугам. А у них они разве есть? Мы бились за славу отечества, хотя попы не нас сегодня славили, а царица для нас ордена не прислала. Да и тебя, дед, более генерала того, золотом сверкающего, почитаю…

Чухрай с удивлением слушал речь Хурделицы. Он не знал, что Кондрат так добре разбирается в том, о чем он, старый Чухрай, и думать боялся.

— Башковит ты, Кондратко! — вырвалось у Семена.

— Это мне, бывало, еще дед Бурило говорил. Да что толку! — усмехнулся Хурделица.