Хайм

В коридоре и кабинетах все куда-то ужасно спешили; я останавливал сестер, извинялся, они выслушивали меня, переминаясь с ноги на ногу. Сквозь вежливую форму ответов просвечивало нетерпение: как видно, я задерживал их по дороге туда, где они были действительно нужны. Наверно, со стороны я выглядел нелепо – проситель, бездельник, отвлекающий своими глупостями чрезвычайно занятых людей. Меня ласково поглаживали, похлопывали, успокаивали, говорили, что всё в порядке вещей, что всё вот-вот устроится, что нужно просто ждать, что такова процедура… Я чувствовал себя шариком в игровом автомате, мечущимся по бессмысленной траектории от хлопка по плечу до хлопка по спине.

Наконец я налетел на акушерку – ту самую, которая принимала роды. В отличие от прочих, она отреагировала не увещеваниями, а вопросом:

– Как так? Разве врач с вами не переговорил?!

В ее голосе слышалось возмущение, и я сразу почувствовал себя виноватым, как будто был одновременно и не переговорившим с нами доктором, и задержавшим его больным, и, опять же, нелепым бездельником, который мешает важным людям исполнять их крайне срочные обязанности.

– Нет, – пролепетал я. – Какой врач? Когда переговорил?

– Вот что, идите-ка к жене! – скомандовала акушерка, решительно беря меня за локоть и разворачивая в нужном направлении. – Идите к жене и ждите. Доктор освободится и сразу придет.

– А когда принесут… – начал было я, но акушерка уже повернулась ко мне спиной.

Людей в коридоре можно было сразу различить по походке. Сестры даже не шли, а стремились мелкими семенящими шажками; доктора шагали широко, основательно, хотя и не менее быстро; остальные, в том числе такие, как я, перемещались заплетающимися цепочками, а то и кругами, без тени прямолинейной целеустремленности, столь присущей первым двум категориям. Думая об этом, я вернулся в палату к жене.

– Врач? – переспросила она с тревогой. – Зачем врач? Что-то случилось?

Я пожал плечами. В моих ушах продолжали стучать молоточки сестринских шажков и увесистые, плотные шаги врачей. Наши цепочки – коридорные и логические – казались совершенно неуместными в этой крепко сбитой, надежно подогнанной вселенной. Нам сказали ждать, и мы ждали.

Врач пришел еще примерно через два часа. За ним семенила сестра с планшетом, где были пришпилены несколько бумажных листков. Оба выглядели устало и как-то очень по-деловому: так бывает, когда люди заняты по горло, просто головы не поднять, каждая секунда на счету. Сестра сунула планшет под мышку и придвинула от стены стул; врач сел, тяжело вздохнул, посмотрел на часы и хлопнул себя по коленям обеими руками. Мы с женой смотрели на них во все глаза.

– Так, – сказал врач и еще раз хлопнул себя по коленям. – Боюсь, у меня плохие новости. У ваш…

Он перевел взгляд на сестру. – Мальчик, – проговорила та.

Врач кивнул и снова посмотрел на нас.

– У вашего мальчика диагностировано тяжелое поражение головного мозга. Сейчас он подключен к аппарату искусственного дыхания и, скорее всего, никогда не сможет дышать самостоятельно.

Сказав это, он замолчал, продолжая смотреть на нас, но теперь уже не нейтрально, по-деловому, как прежде, а как-то выжидательно, будто мы должны были подсказать ему что-то, как минутой раньше сделала сестра. Но я понятия не имел, чего он ждет, причем ждет именно от меня, потому что жена закрыла лицо руками и не выказывала готовности к продолжению разговора. В глазах врача читались усталость, досада и возрастающее раздражение моей тупостью. Я чувствовал себя нерадивым ассистентом в критический момент операции, дураком-помощником, который не знает, какой инструмент вложить в требовательно протянутую руку хирурга. Сейчас, когда я вспоминаю ту минуту, мне кажется поразительной одолевшая меня паника. Рушился весь мой мир, раскалывался фундамент жизни, падали стены, а я думал лишь о том, что задерживаю очень занятого человека.

– Что же будет? – вырвалось у меня.

Врач облегченно вздохнул: по-видимому, я сказал именно то, что требовалось.

– Ваш ребенок на всю жизнь останется овощем, – произнес он деловой скороговоркой. – И когда я говорю «на всю жизнь», то имею в виду отнюдь не годы и даже не месяцы. Дни. Или даже часы. Сейчас он присоединен к аппарату искусственного дыхания, но мы в таких случаях рекомендуем отключение. Хотя окончательное решение за вами. Всё.

Я услышал полузадушенный писк сбоку, со стороны жены, но не повернул головы. Я не хотел думать об этом. Я не мог думать об этом. Я смотрел на руки врача: он снова хлопнул ладонями по коленям, взглянул на часы и встал. Теперь он выглядел явно повеселевшим, сбросившим с плеч тяжкий, неудобный груз, и я инстинктивно тянулся к его облегчению, к его деловой рабочей нормальности. Мне хотелось туда, на его сторону.

Врач резко повернулся и вышел; я двинулся было за ним, но меня перехватила сестра.

– Вот, – сказала она, кладя на мои вытянутые руки планшет. – Подпишите здесь и здесь. А тут инициалы.

– Какие инициалы? – едва вымолвил я.

Сестра нетерпеливо подвинула планшет и ткнула в меня авторучкой.