Халхин-Гол/Номонхан 1939

Британский премьер-министр или не вполне понимал, или не хотел признавать, что его гарантии, предоставленные Польше требуют реального сотрудничества с СССР. Эту враждебность к Советскому Союзу разделяли многие члены его кабинета. И когда они обсуждали перспективы создания эффективной антигерманской коалиции, то рассмотрели все возможные причины для исключения из нее СССР: Польша, Румыния и Финляндия откажутся сотрудничать с СССР; католическое общественное мнение в Испании, Португалии и других католических странах враждебно отнесется к любому сотрудничеству с большевиками; Италию и Японию альянс с СССР "толкнет в объятия Гитлера"; советский военный потенциал по сравнению с Германией "ничтожен"; и, наконец, Сталину просто нельзя доверять.

Вскоре после того, как Чемберлен объявил о гарантиях Польше в Палате Общин, его пригласил на неофициальную встречу Дэвид Ллойд Джордж, бывший премьер-министр и убежденный противник политики умиротворения. Ллойд Джордж хотел знать подробности этого дипломатического шага, которым Чемберлен рисковал втянуть Великобританию в войну с Германией. Чемберлен ответил, что он уверен, что Германия не рискнет вести войну на два фронта. Ллойд Джордж спросил, где же будет второй фронт, на что Чемберлен ответил: "в Польше". Пожилой Ллойд Джордж саркастически рассмеялся и предупредил Чемберлена, что такая политика - "безответственная азартная игра, которая может кончиться очень плохо".

В последующие недели причина критического отношения Ллойд Джорджа к этому решению Чемберлена становилась все более очевидной и в министерстве иностранных дел и в обсуждениях в правительстве. Стратегически Советский Союз был необходим и как сдерживающий фактор для возможной германской агрессии и как союзник в случае, если германскую агрессию не удалось сдержать дипломатическими средствами. Но нежелание британского правительства сотрудничать с большевиками было слишком сильно, особенно у Чемберлена, который теперь предупреждал, что "англо-советский альянс подстегнет Германию к агрессивным действиям. Это ненужная провокация, которой следует избегать". Лондон тщетно пытался найти приемлемую формулу, согласно которую Москву можно было заставить встать на защиту Польши без создания формального англо-советского союза. СССР не собирался терпеть двусмысленности, и настаивал на создании формального политического и военного альянса, похожего на Антанту 1914 года.

Атмосфера тревоги, недоверия и страха предательства окружала переговоры Лондона и Москвы. Каждая сторона подозревала другую, что та пытается заставить их стать громоотводом для германской агрессии. Судя по всему, подозрения с обеих сторон были оправданы. Расскреченные британские документы подтверждают правильность мнения советского посла Ивана Майского, когда он 20 мая сообщил в Москву, что "британское правительство избегает трехстороннего (англо-франко-советского) пакта исключительно из желания не сжигать мосты в отношениях с Гитлером и Муссолини". И действительно, хотя многие в британском правительстве уже утратили эти иллюзии, Чемберлен все еще цеплялся за надежду, что Гитлера можно убедить не ввергать Европу в войну, и считал альянс со Сталиным скорее провокацией к войне, чем сдерживающим фактором. Однако, угроза англо-советского союза могла быть полезной в "укрощении" Гитлера, и этой цели как раз служило продолжение его переговоров с Москвой. Британский министр иностранных дел лорд Галифакс 25 апреля объяснил, что его политика - "не отталкивать Россию, но все время держать ее в напряжении". Немного позже на совещании правительства он пояснил более прямо: "основная наша цель в этих переговорах - не дать России сблизиться с Германией". Если Великобритания пыталась использовать СССР как "пугало", чтобы устрашить Гитлера, с советской стороны имелись отнюдь не беспочвенные опасения, что в случае войны "пугало" станет "мальчиком для битья".

Соответственно, британские опасения насчет двуличности советской политики также были вполне оправданы. 17 мая Георгий Астахов, советский поверенный в делах в Берлине, встретился с высокопоставленным германским дипломатом, который потом сообщил об их разговоре: "Астахов утверждал, что во внешней политике между Германией и Советским Союзом нет конфликтов, и, следовательно, нет причин для враждебности... Относительно англо-советских переговоров он сообщил, что в сложившихся условиях желательный для Англии результат едва ли будет достигнут".

Риббентроп и Гитлер не могли не понять смысл слов Астахова, но никак на них не ответили. Они не в меньшей степени, чем Чемберлен и Галифакс, испытывали подозрения относительно мотивов Сталина.