Халулаец

Олег Иваныч взял Никиту за локоть и вывел из комнаты. На улице хирург закурил. Никита стоял рядом и напоминал амебу. Вдруг он очнулся и, ни слова не говоря, пошел на остановку. На остановке он сел на лавку и стал думать о Наде. Она этого не переживет. Сойдет с ума. Наложит на себя руки. Просто умрет на месте. Никита чувствовал себя карликом, который заменил атланта. Атлант нашел бы слова, чтобы сказать жене правду, карлик отдался вранью. В эту минуту Никита напоминал сумасшедшего игрока, поставившего на зеро все свое состояние.

«Я дам врачам время. Скажу Наде, что Владику нужна маленькая операция на кишечнике. Но как не дать ей приехать на Баумана? Скажу, что к нему пока не пускают. Скажу, что только через три дня можно, а через три дня расскажу ей правду. Подготовлю почву. Но как мне врать, если я не умею врать? Можно ли вообще здесь врать? А если не врать, то как сказать? Позвонить и сказать: знаешь, наш сын умрет, думай о втором ребенке? Мужайся! При чем тут мужество? Что за идиотизм? Надо поверить, надо изо всех сил поверить, что Владику действительно нужна маленькая операция на кишечнике! Как люди верят в Бога. Точно так же поверить. Многие ведь верят в Бога? А как мне подготовить почву? Есть здесь хоть какая-то почва?..» Никита вступил на скользкий путь перерождения прямо на остановке.

Приехав домой, парень позвонил жене и умеренно-грустным голосом рассказал о «маленькой операции на кишечнике». Рядовой случай. Завиток кишок. Со многими первыми детьми такое случается. Это был вторник. В среду Надю выписали из роддома, и она вернулась домой. Новость об операции привела ее в смятение, однако Никита был убедителен и уверен в себе, и Надя ему поверила. Разумеется, она не находила себе места и очень хотела увидеть сына, но муж старательно сдерживал ее порывы. Надо сказать, порывы были сильными. Разлучить мать с новорожденным ребенком — это то же самое, что... Подходящих сравнений у меня нет.

Но не только усилиями Никиты я объясняю относительное спокойствие Нади. Наверное, не последнюю роль сыграли и роды, после которых она еще не вполне отошла и была как бы в легкой прострации, когда желание передоверить себя другому граничит с потребностью. Эту потребность Никита удовлетворял в полной мере. Первый день дался ему легко. Зато второй (четверг) почти доконал диалогами.

— Давай Владика на такси забирать поедем?

— Конечно, на такси.

— Смотри, какая распашонка! Мама твоя принесла. Быстрей бы его одеть! Ты звонил в больницу?

— Утром звонил, пока ты спала. У них все идет по плану, новости будут завтра. (Никита действительно звонил в больницу каждый день. За три дня Владик перенес уже две операции, но ни одна из них ситуацию не изменила.)

— Я тут про плаванье читаю...

— Чего?

— Пишут, что плаванье — это самый нетравматичный вид спорта. Ты знал об этом, когда плаванье предлагал?

— Не знал. Теперь знаю.

После каждого такого разговора Никита уходил в ванную и грыз кулак. Он решительно не понимал, как ему подготавливать почву для страшной новости. Более того, он все меньше контролировал ситуацию. В его глазах то закипали жгучие слезы, то он вдруг переставал слышать, то мучительно хотел в туалет, как при «медвежьей болезни».

Ночью Никита не спал. Он лежал в темноте, положив левую руку на Надю, и придумывал речь. Речь не придумывалась. Никакие прелюдии и вводные обороты не могли завуалировать «выстрел». Утром он должен был «застрелить» супругу, чтобы тут же склониться над ее раной.

Наступила пятница. Под утро Никита уже не придумывал речь, а казнил себя за ложь. «Идиот! Зачем я это сделал? Надо было сразу сказать Наде правду. Как мне ее теперь сказать? Извини, про маленькую операцию я соврал. Наш сын умирает, и шансов на спасение мало». С другой стороны, он продолжал надеяться на чудо, ведь врачи боролись, а значит — еще не все потеряно.

Никита был на кухне, а Надя еще спала, когда зазвонил телефон. Парень сорвал трубку как чеку. Звонили из больницы. Сам Олег Иваныч.

— У вашего сына агония. Все кончено. Приезжайте.

Поплыли стены, окна, потолок. Из-под ног ушел ламинат.

— Как агония? Был ведь шанс!

— Один из ста. Он оказался не наш.

— Но ведь он был!

— Был. Мне пора. Приезжайте.

В трубке затрепыхались гудки. Никита стоял и смотрел в окно. Сзади раздался Надин голос. Он был глухим и каким-то чужим, словно с Никитой заговорила незнакомка:

— Я все слышала. Владик умер?

— Умер. Анастомоз. Перевитие кишечника семьсот двадцать градусов. Врожденное. На УЗИ проморгали. У нас был шанс. Небольшой, но был. Прости, что я соврал. Я...

Надю вырвало. Никита отвернулся к окну. Парень как бы раздвоился: один Никита оцепенело не думал про сына, а другой развернул свою жизнь, как свиток, и вдруг понял, что нет никакой правды и никогда не было, а всегда была только его трусость. Одна его трусость и больше ничего. Перерождение завершилось. Надя отерла рвоту.

— Ты все правильно сделал. Отвези меня к сыну.